Дан Борисов - Взгляд на жизнь с другой стороны

Дядя Коля служил в войсках НКВД с 1939 по 1949 год.

Да, он стоял в заградотрядах, он участвовал в выселении чеченцев и т. п. Но представьте себе ситуацию:

В военкомате полуголый призывник предстает перед комиссией, председатель ему говорит:

– Поздравляю, товарищ! Для прохождения службы вы направляетесь в войска НКВД. Это большая честь, туда направляют только лучших из лучших.

А призывник отвечает:

– Вы знаете… не хочется мне в этих войсках служить…

Мог он так ответить? Никогда в жизни! Он мог ответить только так:

– Служу трудовому народу! – иначе, вместо службы он уехал бы в лагеря по 58-й статье минимум на те же десять лет.

А он в 1940 воевал на финской войне, потом три года на фронте против немцев. Для тех, кто не владеет проблемой, скажу, что эти самые войска НКВД не только стояли в заградотрядах, но и сами участвовали в боях и, в случае чего, немцы их в плен не брали, а расстреливали на месте. Для немцев они были все равно, что для наших эсесовцы. После Чечни их часть перебросили в западную Украину добивать бендеровцев, а потом в Прибалтику против лесных братьев. Представляете? война давно кончилась, а они прочесывают леса, где из-за каждого дерева, в любой момент может грохнуть автоматная очередь и поминай как звали.

Оккупанты, конечно. Понятно. И орденов за это не дают.

В общем, вернулся он домой совсем другим человеком. И хвастаться нечем, и жизнь переломана.

Осенью сорок первого года немцы подошли к Туле. Город они так и не взяли, но деревни вокруг находились в оккупации около трех месяцев.

Когда передовой немецкий отряд вошел в деревню, девчонки, и мать моя в том числе, закутались в рваньё и испачкали физиономии сажей. Опасения их были не напрасными. В первый же вечер один из немецких солдат пристал к одной из девчонок, та заорала и побежала от него по улице. Солдат оказался упрямым и, видимо подшофе, побежал догонять. На крики выбежал немецкий офицер, остановил солдата. Я не склонен обелять фашизм, но факт есть факт – солдата расстреляли за этот поступок на следующий день при общем стечении народа.

Самая большая обида осталась у матери на немцев, когда в доме поселился тыловой офицер (а дом у наших был хороший), он забрал себе её портфельчик, подаренный ей за хорошую учебу. Не смотря на отсутствие особых притеснений от немцев (притеснения были только от русских полицаев), своих встречали очень радостно, со слезами на глазах, как говориться, при виде другого цвета шинелей, тем более что напоследок чуть было не пострадал дед. Немцам нужен был проводник, они разыскивали деда, но тот заранее ушел в лес, Сусаниным стать не захотел.

Через некоторое время семья перебралась в Тулу, на Рогоженский поселок. Мать там окончила среднюю школу и уехала в Москву, в Текстильный институт.

В Москве они поженились с моим отцом и поселились после смерти моей московской бабушки в М. Кисельном переулке.

Заставить работать свою настоящую память очень тяжело, мешают мозги – громоздкий аппарат, предназначенный для трансформации настоящей памяти в практическое, цифровое русло. На самом деле человек помнит всё, каждое чувство, каждое движение, но попробуйте вспомнить, что было лет десять, пятнадцать назад. Память выдает лишь самые яркие, эмоционально окрашенные моменты, которые я назвал здесь всплесками памяти. Можно натренировать себя и вспомнить всё, но это очень не просто.

Первое сознательное воспоминание в моей жизни, которое можно датировать: Весна. Март или апрель? По бульвару вниз текут ручьи. Дед Холин гуляет со мной на Рождественском бульваре. Вода течет по канавкам мимо скамеек вниз, в сторону Трубной площади. У меня в руках старая ненужная кастрюля без ручек. На соседней канавке мальчишки пускают кораблики. Говорю о них, что они большие – им целых пять лет, а мне только два.

Дед Сороков сидит у дощатого стола на кухне и пьет чай без заварки. До сих пор этого не понимаю, неужели заварка дороже сахара? Это худощавый высокий старик с большими висячими усами на коричневом обветренном лице, у него темные волосы почти без седины. Он в галифе со штрипками на босых ступнях, ремень расстегнут, но не от неаккуратности – после того, как напьется кипятку, он об этот ремень будет править опасную бритву.

В квартирную дверь заходит парень лет тринадцати-четырнадцати. Даже для меня, совсем маленького он не дядька, а взрослый мальчишка. Он в гимнастерке, с двумя медалями на груди, пьяный. Он что-то пытается сказать, но бабка Сорокова ругает его за то, что нацепил чужие медали, гонит в шею и закрывает за ним дверь.

У Сороковых комната была еще меньше чем у нас, но народу там очень много – три семьи с детьми за ширмами. Бабка с дедом спали на сундуке в коридоре.

Утро. Я уже одет и мне хочется писать. Я выхожу из комнаты и спокойно выдвигаюсь в сторону туалета, но тут возникает неожиданное препятствие. Дело в том, что живший раньше в нашей квартире старый кот приказал долго жить, и соседи завели нового котенка. Котенок злобный и страшный. Почему старый кот был добрым и любимым и я с удовольствием играл с ним, а этот мелкий тип злобный и неприятный? Не знаю, но у детей чутьё. Котенок стоит прямо на моем пути, и я пускаюсь в переговоры. Мне, дескать, надо в туалет, пропусти меня, пожалуйста, а этот стоит и еще шерсть вздыбил, я злюсь, топаю ногой, но пройти не решаюсь. Эти переговоры слышат многие, катаются со смеху. Котенка убрали с моего пути не сразу, и потом будут долго вспоминать этот случай.

Первый общественный этап в жизни – детский сад на Самотеке. Детсад почти напротив ЦДКА, но забирает меня вечером в основном мать. Видимо отец постоянно мотался по командировкам с хоккеистами. К тому же, в то время он учился в Ленинграде, в военном институте физкультуры. Когда он успевал? Более того, он стал тогда мастером спорта по пулевой стрельбе и, по-моему, кандидатом в мастера по лыжам.

После детсада мы ходим с матерью по магазинам. Сверкающая огнями Сретенка. Я всегда узнаю неоновую букву «о» в слове ОВОЩИ. Под этим словом ярко освещенная витрина с велками капусты и прочими овощами по которым кривыми синусоидными струйками течет вода. Красиво!

Почему-то большое впечатление на меня произвели две тетки в грязных желтых куртках, скоблившие рельсы возле уголка Дурова. Разговор их был примерно такой:

– Ненавижу машины, так их и так, все рельсы засрали, так иху мать… и т. п.

После этого я долго с недоверием относился к автомобилям в пользу трамваев, на которых ездил регулярно.

Однажды зимой мать пришла меня забирать и разговорилась с воспитательницей, а мы с ребятами катались на ногах по раскатанной ледяной дорожке. Я споткнулся, упал навзничь и ударился головой об лед. Лежу на спине и говорю: