Игорь Шумейко - Апокалипсис в мировой истории. Календарь майя и судьба России

(Опыт «сравнительного жизнеописания»)

«Сравнительные жизнеописания», как известно — прием (сейчас бы сказали — «формат») самого Плутарха, виртуозно выстраивавшего пары биографий греков и римлян. Максим Горький предложил серию «Жизнь замечательных людей», ставшую в нашей стране не менее культовой, чем «исходник» Плутарха. Правда, принцип попарно сти был утерян, но как свидетельство преемственности остался плутарховский факел.

В 2006 году в «ЖЗЛ» вышла биография Михаила Бакунина, легендарного революционера и проч. — но именно в его случае более всего жалко утерянного принципа «парности». Есть просто уникальная личность, дающая ему, да и всем революционерам мира совершенно невероятную подсветку . Вагнер. Любимый композитор Гитлера, запрещенный в Израиле и полузапретный в СССР, поистине — феномен восприятия. Вряд ли найдется из величайших творцов человечества еще кто-либо, чье собственно творчество настолько заслонено разными историческими анекдотами, связанными с тем, какие монархи, нации, страны — как его воспринимали. На «одной шестой» Вагнер был известен строго по двум пунктам:

1) «Полет валькирий» — наиболее популярный звукоряд, саундтрек сопровождавший кинокадры с немецко-фашистскими войсками (особенно танковыми, и особенно в период наступления).

2) Участие совместно с Бакуниным в знаменитом Дрезденском восстании 1848 года.

Ради того восстания Вагнер, едва отползший от пропасти крайней нищеты, пожертвовал должностью капельдинера саксонского короля. Впереди, после восстания, у него были: эмиграция, годы еще более страшного бедствования, но, в конце концов, сказочный триумф.

В старости, диктуя (по настоятельной просьбе баварского короля) книгу «Моя жизнь», Вагнер уделил Бакунину и его революции больше места, чем любому из музыкантов, даже больше, чем всем музыкантам вместе взятым! — подсчитайте, убедитесь. Воспользуйтесь уникальным шансом: взгляните на знаменитейшего революционера — глазами верного его бойца. Итак… Дрезден, 1848 год.

«Заинтересовался я этим необыкновенным человеком уже давно. Меня поразила импозантная внешность этого человека, находившегося в расцвете тридцати летнего возраста. Все в нем было колоссально, все веяло первобытной свежестью. Мои впечатления от него колебались между невольным ужасом и непреодолимой симпатией… (Далее о взглядах и теориях.) Рассчитывал Бакунин на инстинкт преследуемого животного — на ненависть русского мужика к его мучителям-дворянам. В мужике цельнее всего сохранилась незлобливость натуры, удрученной обстоятельствами. Его (будет) легко убедить, что предать огню замки господ со всеми богатствами — дело справедливое и богоугодное. Охватив Россию, пожар перекинется на весь мир… Видимо он (Бакунин) чувствовал себя прекрасно, когда, растянувшись на диване у гостеприимного хозяина, мог диспутировать с людьми различнейших взглядов о задачах революции. В этих спорах он всегда оставался победителем. С радикализмом его аргументов, не останавливавшихся ни перед какими затруднениями, выражаемых притом с необычайной уверенностью, справиться было невозможно. Помню, как один поляк, испуганный его теорией, сказал, что должна же быть хоть какая-нибудь организация, обеспечивающая человеку возможность пользоваться плодами трудов своих. Бакунин ответил: «Тебе придется, стало быть, огородить свое поле и создать полицию для его охраны». Поляк сконфуженно замолчал. Бакунин: «Устроители нового порядка найдутся сами собой — необходимо найти силу, готовую все разрушить. Представим, что весь мир с Петербургом, Парижем, Лондоном, сложен в один костер. Можно ли думать, что люди, зажегшие его, начнут потом строить на его обломках?!»…Тем, кто заявлял о своей готовности пожертвовать собою, он отвечал возражением, производившим сенсацию, что не в тиранах дело, что все зло в благодушных филистерах. Типом такого филистера он представлял себе протестантского пастора. Он не мог допустить, что немецкий пастор в состоянии стать истинным человеком. Он поверил бы этому только если бы тот самолично предал огню все свое поповское достояние, свою жену и детей».

Согласитесь, как все здесь, в записках Рихарда Вагнера — прекрасно и узнаваемо! И диван (привет Обломову!)… и поляк «оконфуженный» — то есть признавший очередную бакунинскую победу в этом споре. И сам уровень этих споров, воспроизведенный с немецкой точностью… Аргумент «полиция» играл роль удара тока в опытах с собаками: «Нельзя!» «Фу!» «Запрет!». Бакунин только сказал: «…полицию ?» — и все, оппонент-поляк капитулировал. И главное, повторю: все это вспоминается — восхищенным адептом, забывшим в тот момент, что кстати, именно в полиции служил его родной отец — Фридрих Вагнер!

Бакунин переехал в Дрезден, только что поучаствовав в «Парижском», а потом и в «Пражском» восстаниях. Известно, что он там был в числе руководителей, еще я могу предположить , что он там все провалил, подвел восставших, но… по Праге у нас нет столь роскошного свидетеля, как по Дрездену.

Настоящая поэма начинается, когда чемпиону в этом «диванном многоспоръе» прямо на блюдечке преподносится готовая «революционная ситуация» . Немецкие вожди были счастливы привлечь к практическому руководству Дрезденским восстанием знаменитейшего революционера Михаила Бакунина. Теперь он мог, подобно чеховским героям («Вся Россия — наш сад!») сказать: «Весь Дрезден — мой диван!».

Еще раз слово Рихарду Вагнеру: «Неожиданно я встретил его. В черном фраке и неизбежною сигарой во рту, он бродил по городу… При коменданте, неспособность которого быстро выяснилась, был образован военный совет из опытных польских офицеров. Бакунин, сам ничего не понимавший в стратегии, не покидал ратуши и Гейбнера, помогая советами и проявляя удивительное хладнокровие. (Забавнейшая, недооцененная деталь. Тут Вагнер, равно как и все последующие историки и апологеты, забывает, что Бакунин — тоже офицер, как минимум — коллега поляков, взятых для военного руководства. — И.Ш.).

…Бакунин предложил снести в подвал ратуши все наличные пороховые запасы и взорвать ее, когда приблизятся войска. Городская управа протестовала. Он, Бакунин, настаивал на необходимости этой меры. Но его перехитрили, удалив из ратуши весь порох…

В элегантном наемном экипаже сидели Гейбнер, Бакунин и энергичный секретарь почтового управления, Мартин… На козлах уместился почти весь секретариат. Бакунин разъяснил, как без малейших потерь совершилось отступление из Дрездена. Рано утром он приказал свалить деревья Максими-лиановской аллеи, чтобы оградить отступающих от кавалерийской атаки. Его чрезвычайно забавляли жалобы жителей бульвара, оплакивавших «die schönen Beüme» (прекрасные деревья)… Тем временем мольбы владельца экипажа становились все назойливее… Этот человек говорил, что нежные рессоры не могут вынести такой тяжести… Мольбы его перешли в громкий плач. Бакунин молча с чувством удовлетворения следил за этой сценой и произнес: «Слезы филистера — нектар для богов». Но для Гейбнера и меня эта сцена была тягостна, стали думать, не лучше ли нам выйти, но заставить усталых людей сойти Гейбнер не решался… (Хотя ведь именно жирная туша Бакунина более отягощала «нежные рессоры», и сошедшие Гейбнер с Вагнером в сумме не столь облегчили бы карету. — И. Ш .)