Мэнли Холл - Ступени посвящения

3. Следующую интерпретацию Плутарх характеризует как «более философскую», но по нашему мнению, как раз — менее, ибо она отходит от универсального величия и принимает вид местной легенды. В этом переложении Озирис сравнивается с Нилом, Изида — с той частью страны, которую Нил затопляет в период разлива, таким образом делая ее плодородной и производя на свет Гарпократа — семя, побег, отпрыска. Тифон становится морем, которое впитывает Нил, принимая в себя его воды и загоняя их в глубину. Может показаться, что Плутарх несколько устыдился своей интерпретации и попытался улучшить ее утверждением, что Озирис обозначает не только воды Нила, но и влагу в принципе — как причину зарождения жизни; Изида — всю землю в целом, которая, принимая эту влагу, становится матерью всего, что рождается и что олицетворяет Гор.

4. Его следующая попытка снять вуаль с Изиды адресована тем, кто не удовлетворен «таким физиологическим толкованием». Он прибегает к помощи математиков и астрономов и объявляет Тифона Солнцем, а Озириса — Луной. По некоторым данным, Озирис прожил двадцать восемь лет, по другим — правил на протяжении этого периода. Плутарх видит в этом намек на двадцать восемь дней Луны, в конце которых Луна пожирается Солнцем. Он также пытается сопоставить четырнадцать кусков, на которые расчленили Озириса, с четырнадцатью днями убывающей Луны. По этой интерпретации, возможно, Озирис и Изида были Луной, причем первый — ее силой и влиянием, а вторая — ее способностью к воспроизведению.

5. Плутарх развивает свое объяснение с точки зрения астрономии, утверждая, что некоторые философы расценивают весь миф об Озирисе как аллегорическое описание затмений. Когда говорят, что Озириса заперли в саркофаге, это значит, что Луна попала в тень Земли. По этой интерпретации Анубис становится горизонтом, который отделяет невидимый мир Нефт от видимого Изиды. Плутарх, видимо, недолго размышляет об этой интерпретации, так как оставляет ей мало места и переходит к следующей.

6. Предположив, что все предыдущие толкования не могут по отдельности вместить истинное объяснение мифа об Озирисе, Плутарх хватается за версию, что в них могут содержаться факты этой легендарной истории. Он полагает, что под конфликтом между Озирисом и Тифоном нам надлежит понимать постоянную войну между созидающими и разрушающими силами природы. Чтобы продемонстрировать свое мнение, он приводит пример персидских магов, которых звали Ормузд [34] Ормузд (Ahuramazda) — бог света по религии Зороастра, олицетворение добра. и Ахриман [35] Ахриман — пехлевийская форма авестийского имени Ангро-Майнью (Злого духа) — олицетворения злого начала в зороастризме, равный возрастом, но не совечный Ахурамазде (Ормузду), олицетворению благого начала, стоящему во главе зороастрийского пантеона. Зороастр (Заратуштра) учил, что существует лишь одно высшее существо, благой и светлый Ормузд, которому противостоит Ахриман и его злые силы. , демонстрирующих постоянный конфликт хорошего и плохого. Это объяснение подтверждает конечную победу добра над злом, и Плутарх развивает эту интерпретацию, исходя из заветов Пифагора и Платона. Так, Озирис олицетворяет мировую идею, Изида — сущность воспроизводства, Гор — потомков, а мир сам по себе проявляется в борьбе противоположных начал. Таким образом, Озирис есть прототип всего порядка, красоты и гармонии, а Тифон — беспорядка, асимметрии и дисгармонии.

К этим интерпретациям надо добавить еще одну, также восходящую к Плутарху и основанную на процессе роста пшеницы. Похороны Озириса — это смерть семени; его воскрешение, перерождение, когда он появляется в лице своего сына Гарпократа — первый зеленый побег. Об этой интерпретации Юлий Фирмик [36] Юлий Матери Фирмик (IV в. н. э.) — сицилийский сенатор, автор астрологического трактата «Матезия», неоплатонист, современник римского императора Константина, которому и посвятил свой трактат «О неистинности языческой религии». пишет в своем трактате «О неистинности языческой религии»: «Они зовут семя плода Озирисом, землю — Изидой, природное тепло — Тифоном; и когда плоды созревают под действием природного тепла, когда их собирают и лишают естественной связи с землей и высевают опять с приближением зимы — все это они считают смертью Озириса. Но когда плоды, выпестованные землей, начинают опять возрождаться как новое чудо бытия — это воскрешение Озириса».

Хотя все эти толкования мифа об Озирисе, несомненно, имели свое место и, возможно, распространялись в Египте в различные эпохи, очевидно, что ни одно из них не содержало никакого тайного или необычного знания, которое было бы недоступно для масс. Здесь нет ни одного упоминания о тех древних искусствах, которые, как известно, были хорошо знакомы жрецам. Также в этих переложениях мы не найдем того универсального знания, которым обладали египтяне, основывая искусства и науки. Если круг Озириса на протяжении долгого периода был неким посвящением у египтян, то это должно было требовать интеллекта для размышления об истинах более глубоких и более практичных, чем те, на которые намекает Плутарх. Нам надо избавиться от влияния Плутарха и, отвергнув его интерпретацию, искать более фундаментальное египетское значение этой религиозной драмы. Плутарх подходил к египетской метафизике с миросозерцанием грека. Он, естественно, свернул на греческий путь толкования, притом что его, сдерживаемого своими клятвами (а, вероятно, было именно так), не прельщала судьба Эсхила, выдавшего тайну. Он так и остался благонадежным эллином до конца и, кажется, весьма преуспел в обмане ряда влиятельных египтологов, которые пытались построить нечто реальное из его слов. Конечно, весьма возможно, что не вся метафизическая философия египтян содержалась в мифе об Озирисе, однако и посвященный и непосвященный не стали бы почитать легенду, недостойную тех великих истин, которые бы с ней ассоциировались.

Фалес в зрелые годы своей жизни предпринял трудное путешествие в Египет. Изрядно страдая от физических недугов, он тем не менее мужественно рисковал здоровьем в поисках знаний. Когда он прибыл в Саис — Мекку греческого паломничества в Египте, — его обучали там геометрии (согласно Лаэрту) и философии (согласно Плутарху). Люди, постигающие абстрактные идеи математики, что было характерно для посвященных в жрецы египтян, едва ли серьезно воспринимали легенды, в которых дракон каждый месяц заглатывает Луну — особенно если этим самым жрецам были хорошо известны фазы Луны. Люди, оперирующие понятиями планиметрии и стереометрии, сразу отвернулись бы от банального суеверия.

Солон, первый из великих афинских законодателей и один из самых выдающихся мыслителей Греции, учился философии в Египте с Псенопсом Гелиопольским и Сонхом Сансским, а они были самыми учеными жрецами. От них, как утверждает Платон, Солон выучился языку атлантов, который он потом начал объяснять в стихах. Однажды Солон спросил своих египетских учителей о делах, относящихся к древности империй. Старший жрец ответил ему: «Эх, Солон, Солон. Вы, греки, вечно как дети. Не найдется ни одного грека, кто был бы стариком». Намек здесь очевиден: египтяне считали греков детьми в учении. Если египтяне были хорошо знакомы с тайнами Атлантиды, разве не знали они также и о происхождении своей собственной империи, своей теологии и философии? Почему Плутарх в своем трактате не упоминает об этих тайнах? Он либо не посмел их выдать, либо просто не получил их.