Вадим Демчог - Играющий в пустоте. Карнавал безумной мудрости

Дальнейший рост одаренной настойчивым поиском личности уже невозможно подогнать под возрастные категории даже приблизительно, он зависит от качеств самой творческой личности. Но основное направление этого развития, с моей точки зрения, сводится к следующему: после периода освоения новой системы знаний наступает этап, потенциальный к узнаванию пустотной природы реальности ! То есть – к узнаванию потенции зрителя ! Несложно предположить, что взгляд с этого уровня характеризуется выходом за пределы какого бы то ни было профессионального знания вообще, то есть Самоосвобождением ! Но прежде чем мы сможем превзойти ограниченные амбиции своего эго, нам нужно его развить и, более того, довести до крайней степени зрелости. Говоря словами Джека Энглера: «Нужно стать кем-то, прежде чем вы сможете стать никем» [300].

Еще раз: нужно стать кем-то, прежде чем вы сможете стать никем!

Подведем черту.

От ребенка семи лет трудно требовать ответственности двадцатипятилетней личности, точно так же как от человека, остановившегося в своем развитии на уровне реальности воли , трудно требовать понимания идей, касающихся уровня проникновения в пустотную природу происходящего. Таким образом, картография возрастного потенциала усвояемости идей о природе реальности играет важную роль в оценке критерия профессионального мастерства. И если мы еще не готовы воспринять качество некоторых идей, это не означает, что они – бесполезная игра Ума . Исходя из этого и апеллируя к тому, что клетки мозга человека играющего используются максимум на 3–5 %, а также к тому, что о творческом потенциале, упакованном в двух его полушариях, ему чаще всего ничего неизвестно, данная система взглядов фокусирует наше внимание прежде всего на сфере искусственного, пролонгированного развития !

И это означает, что Алхимия Игры обобщает опыт, возникающий в переломном промежутке между двадцатью шестью и тридцатью тремя годами и далее, помогая оформить, защитить и утвердить новое, зрелое и не зависимое видение индивидуальных профессиональных возможностей. В итоге в результате последовательного развертывания реальностей: роли, актера и зрителя , – их взаимопроникновения и настройки на совместную слаженную работу, возникает уникальная перспектива использовать для своей реализации все потенциальное богатство Театра Реальности .

Теперь более персонально.

Мой опыт ориентации в пространстве (как, возможно, и ваш) с самого раннего детства формировался на переживаниях плотности материального мира. Не имея привычки переживать пространство как целостную творческую потенцию, мои родители учили меня быть как бы «спроецированным вовне» [301], то есть все время хватать и присваивать себе свободное игровое проявление, делать его личностным, принадлежащим только мне, работающим только на меня. Так, примерно к пятнадцати – семнадцати годам, не имея особых склонностей к «умственному атлетизму» и нагло перенимая от общества эстафету дуального мировосприятия, я приступил к выработке хитрого набора средств, помогающего мне справляться с враждебной энергией «смотрящего мира». Я начал строить материальный Образ Себя , то есть создавать сгусток плотных представлений о том, что я такое, и противопоставлять его враждебному и все время меняющемуся миру.

Завершение строительства пришлось примерно на двадцать пятую годовщину, конечно же, не без помощи телевидения, кино и журналов, навязывающих мне образ социально значимого, успешного и сексапильного человека. Далее, на протяжении многих последующих лет, являясь законопослушным представителем «мейнстрима, я неустанно пытался контролировать и защищать это плотное формообразование Эго , или Роли , от внешних воздействий. Но в определенные моменты в этой иллюзорной борьбе за порождение своей собственной глупости я все более и более терял какие бы то ни было ориентиры, и это стало причиной глубочайшего кризиса, предвосхищение которого (в моем персональном случае) выпало на двадцать восемь лет, а пик – на тридцать два – тридцать три года.

Сегодня, с улыбкой оглядываясь назад, я ясно вижу, что именно лихорадочное цепляние за «твердую почву», за «плотный образ себя» лежало в основании всех моих депрессивных переживаний и метаний. «Другими словами, именно мой поиск основания, внутреннего или внешнего, мое цепляние за саму идею о предопределенном и независимом мире являлось глубоким источником фрустрации , разочарования и тревог» [302]! И все это означает, что большая часть программ, определявших мое психоэмоциональное развитие, до последнего момента состояла из устаревших шаблонов и стереотипов, скопированных в раннем детстве, в периоды отсутствия энергии и различающего сознания, что формировало из меня «человека без лица» [303], человека, который вынужден воплощать ролевые ожидания других, то есть превращаться в ту роль, которую ему диктуют другие…

Но я также знаю, что мне не за что себя казнить. Ведь тогда у меня не было ни сил, ни опыта оценить, отразить и профильтровать инфицированные [304]программы тех, к кому я был подключен: родителей, учителей, друзей, телевидения, рекламы… Не было умения обходить крючки с соблазнительными приманками, бесконечные ловушки-тизеры [305], щедро расставленные хитроумными дельцами на моем пути. И из-за того, что эти программы низшего сознания управляли моим биокомпьютером, я в большинстве ситуаций делал именно то, что было прямо противоположно тому, что я действительно мог и хотел!

Именно так формируется в нас видение мира, основанное на грубом и катастрофически ограниченном Внешнем уровне Театра Реальности . Где, будучи вырванными из контекста целостного потенциала игровых возможностей, мы «…начинаем отождествлять себя с ролью , которую играем на сцене жизни , начинаем вкладывать в нее свою душу и забываем о том, что это только роль . Она овладевает нами, и тогда уже не мы играем роль , а роль начинает играть нас» [306]. И здесь, подобно Марку Шагалу, можно воскликнуть: «…а что, если существует и другой „глаз“ , другой способ видения? <���…> Может быть, есть еще измерения – четвертое, пятое, а не только те, что доступны нашему глазу ? <���…> Может быть, существует нечто в высшей степени абстрактное, нечто суммирующее все пластические и психологические контрасты, нечто „прокалывающее“ наш глаз новым видением, доселе неведомым?» [307]