Борис Булгаков - Карлос Кастанеда. Жизнь и смерть Воина

Некоторое время он вновь рассказывал мне анекдоты на любимую тему: о людях кино.

– Одна моя соседка – молодая женщина, актриса. Мы хорошие приятели, и она рассказывает мне постоянно о своих любовных проблемах. Она постоянно испытывает сомнения, должна ли она спать с этим или с другим. Время от времени ей приходит в голову мысль, что мы могли бы быть любовниками, и я отвечаю ей, что согласен, но при условии, что больше у нее уже не будет ни одной связи ни с кем другим в течение всей жизни. Тогда она просит меня: «Я должна подумать», и я говорю ей, – продолжал он, сделав иронический жест, – что у нее только десять минут на размышления. Она протестует: «Я не могу принять за десять минут такое важное решение!» но я настаиваю на том, что она имеет только эти десять минут, и, конечно, она не может решиться. Иногда мы разговариваем до пяти часов утра, – рассказывал он, не называя, однако, имени актрисы.

Он мог получить удовольствие от любой ситуации: за свой счет или за счет других, в данный момент или позже, когда перестанет сердиться. Такое поведение, без сомнения, совпадает с наблюдениями, которые сделал о человеческом поведении дон Хуан за много лет до этого дня: «Поскольку мы никогда не можем знать наверняка, будем ли живы в следующую минуту, мы должны переживать каждое мгновение так, как если бы оно было последним. Каждое действие – это последняя битва воина на Земле. Поэтому нужно всегда действовать безупречно. Ни одно дело не должно оставаться неулаженным. Эта концепция принесла мне большое облегчение. Если я трачу свое время на бесплодные сожаления о моих неправильных действиях вчера, я не могу принимать решения, которые должны быть приняты в настоящую минуту».

Уже чувствовалась близость океана, и я вспомнила, что скоро ему надо будет вернуться к его индейцам. Я так и не расспросила его, как он относится к политике, хотя, в принципе, его отношение было мне ясно из предыдущих разговоров: он стриг все супервласти под одну гребенку. Для него всякая супервласть была милитаристской, представляющей опасность для человечества и несущей ответственность за существование озоновой дыры со всеми разрушительными последствиями для планеты. Много лет назад, когда озоновая дыра еще не существовала или мы не знали о ее существовании, Кастанеда сказал:

«Я родился в Южной Америке, где интеллектуалы постоянно говорят о политических или социальных революциях, и где постоянно рвутся бомбы. Однако, революции приносят лишь незначительные изменения. В противоположность этому, человеку следует, например, просто прекратить курить, или достичь внутреннего спокойствия, или прекратить внутренний диалог и переделать самого себя, создать себя заново. Это то направление, где начинаются настоящие реформы. Наши заботы должны быть направлены, прежде всего, на самого себя. Я могу действительно помочь своим близким, только если я обладаю достаточной личной силой и не индульгирую. Каждая революция должна начинаться здесь, в нашем теле. Можно действительно изменить многие вещи, но только изнутри безупречного тела, согласованного с этим таинственным миром. Для меня наивысшее искусство состоит в том, чтобы превратить себя самого в безупречного воина, потому что это, как говорит дон Хуан, единственный путь, чтобы привести в равновесие трудность быть человеком с чудом быть человеком».

Кастанеда припарковался у моего дома. Мы поболтали еще несколько минут, и я уверена, что он почувствовал мое состояние, потому что сказал:

– Мне пора ехать, но я еще позвоню тебе вечером и отвечу на твои последние вопросы.

Возможно, он вспомнил самого себя и свои усилия, когда он пытался, постоянно вооруженный записной книжкой, записать все возможное о доне Хуане и его техниках.

– Не забудь твои книги, – напомнил он.

Я открыла свой рюкзак и стала перекладывать книги.

– Эту книгу ты мне уже подарил, – сказала я и положила его девятую книгу в отделение для перчаток. Среди книг была и книга Флоринды. Я раскрыла ее и прочла странное посвящение: «Пятиногому пауку, несущему меня на своей спине».

– Это шуточки Флоринды, – скромно сказал он. – Моя первая фамилия Арана, что в переводе означает «паук». У них были свои секреты, но они также владели ключом, чтобы решать эти загадки. Совершенно непроизвольно я вдруг взяла также книгу, которую только что отложила. Смутившись, я уже хотела положить ее назад, когда он сказал:

– Бери ее тоже.

– Охотно. Можешь ли ты надписать ее мне?

– Я не очень силен в посвящениях, – пояснил он, но взял книгу. Черной шариковой ручкой он написал несколько английских слов и поставил дату 30 августа 1988. В девять вечера мне позвонила Флоринда:

– Я уезжаю и больше не смогу тебе позвонить. Во сколько ты завтра улетаешь?

– Я уезжаю из дому в одиннадцать утра, и мне еще надо укладываться.

Она повторила их предложение:

– Напиши нам вопросы, которые у тебя еще имеются, и я пришлю ответы, напечатанные на машинке.

Мы еще раз попрощались, и она пожелала мне счастливого пути. Мне оставалось только упорядочить мои заметки и записать то, что я нацарапала в автомобиле или просто сохранила в памяти. Например, тот способ, каким мы распрощались с Кастанедой. После того как мы обменялись прощальными поцелуями и пожелали друг другу всего наилучшего, он закрыл дверцу машины, и я наклонилась, чтобы в последний раз взглянуть на него. Вдруг он что-то вспомнил и спросил:

– Который час?

Я не видела у него часов, и он часто задавал мне этот вопрос.

– Полшестого, – ответила я. Я не могла удержаться, чтобы не пошутить на эту тему:

– Что же это такое: волшебник спрашивает, который час?

Он засмеялся в ответ. Послав мне на прощание воздушный поцелуй, он уехал. Я была совершенно уверена, что мы вскоре снова встретимся и поговорим обо всем, о чем не успели поговорить или чего лишь мимоходом коснулись.

Я совсем забыла, что дон Хуан неоднократно напоминал своему ученику:

«Будущее это всего лишь слово. Для мага существует только Здесь и Сейчас».

С той самой поры, когда человек осознал себя и утвердил в собственном воображении природу, вид и характер своего существа, выделил и закрепил в мыслительном пространстве человеческую форму (тем самым декларировав не только свою уникальность, но и свою ограниченность), он не перестает грезить о трансмутации. Нас не оставляет желание измениться, найти в себе и развить способность к превращению в Иное – наша монотонность разочаровывает и затягивает в себя, непреходящий круговорот жизни и смерти словно бы томится и ждет перехода в новое качество, питая извечные сны и фантазии человеческого рода. Мы ищем возможности трансмутации повсюду; мы желаем убедиться, что стабильность и ограниченность вида (структуры, формы, элемента) неабсолютны и, добиваясь целенаправленного превращения вещей в окружающем нас мире, почти бессознательно возбуждаем в себе надежду на грядущую трансформацию собственного существа, чья неповоротливость и косность так сильно противоречит подвижности чувств, пластике мысли, эфирным ветрам свободного духа.