Луис Броули - Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти

Некоторое время, пока Рэй пытался вернуть самообладание, мы ехали в тишине. Затем мы взяли направление на юг, в Дижон, и постепенно Юджи вернулся к обычной болтовне. Он шутил по поводу знаменитой французской горчицы. В полдень мы остановились заправиться и поесть, и к этому моменту всё вернулось на круги своя. Не могу сказать, что к тому моменту я устал от Юджи, но у меня было отчётливое чувство, что Рэй продолжал его провоцировать, резко останавливая машину, случайно заглушая мотор, ожидая ответа на вопрос, куда ехать дальше, или любым другим способом — как маленький ребёнок, изо всех сил колотящий игрушкой, чтобы испробовать её на прочность. Однажды после кофе-брейка, на выезде из парковки, Юджи начал громко ругать Рэя за его зависимость от него, а тот смотрел на него выпученными глазами со смешанным выражением отчаяния, непонимания, усталости и… желанием проглотить своего любимого гуру со скоростью лягушки, поедающей насекомое. Это был чудовищный образ уныния, печали, разочарования и неутолимой страсти. Между тем остальные, находящиеся в других машинах позади нас, скрежетали зубами, злясь на водителя, ворующего священное внимание в надежде на милость, которая должна была на него свалиться прямо с неба: казалось, внутри себя он даже высунул язык в ожидании повода лизнуть оголённый провод высоковольтной линии, чтобы покончить со своими мучениями раз и навсегда.

Наконец, чтобы разрушить чары, я сказал:

— За нами машины!

Юджи велел ему двигаться: «Чего ты ждёшь?» В тот момент я почувствовал, как это часто бывало, что Рэю было наплевать на мнение других, ничто не имело значения. Остальным пришлось бы ждать ровно столько, сколько нужно было ему, чтобы «получить это». Меня потрясла его духовная жажда и целеустремлённость.

Мы добрались почти до Аннеси, когда наконец прозвучала команда поворачивать в Гштаад. Выезжая из города, мы остановились на заправке. Похоже, остальные были уверены в том, что мы знаем дальнейший маршрут, поскольку наша машина ехала первой. На каждой остановке Сарито с едва скрываемым неудовольствием спрашивал меня: «Итак, Луиджи, куда мы направляемся?» Смешно, но я понятия об этом не имел, даром что постоянно находился в одной машине с «диктатором». Юджи мог знать, а мог и не знать направление движения до тех пор, пока не махнёт куда-нибудь рукой, и тогда мы поворачивали.

Мы с радостью отправились назад в Гштаад, предвкушая долгожданный сон в собственных кроватях и — о счастье! — свежее бельё и одежду. Когда мы наконец подъехали к его шале и он, шатаясь, вышел из машины, остальные поблагодарили его за путешествие. Глаза их были стеклянными. Группа растворилась в ночи, как мелкие рваные кусочки мокрых бумажных салфеток.

«Отсутствие этого движения, вероятно, и есть запредельное, но ты никак не можешь испытать запредельное; „тебя“ тогда нет. Почему ты пытаешься испытать то, чего испытать невозможно?»

После нашего парижского турне Йогиня ещё долго не могла прийти в себя. Я даже не подозревал, какие мучения она испытывала по поводу того, что находится не в одной машине с Юджи. Эгоизм заставляет быть довольным и слепым одновременно. У меня было моё место, а она, несмотря на разрешение Юджи находиться рядом с ним в течение довольно длительного времени, казалось, такого места не имеет — эта тема постоянно проигрывалась в их отношениях. Он обладал способностью чувствовать, чего на самом деле хотят от него люди, и делал всё возможное, чтобы не дать им этого, зато с лёгкостью делился с теми, кто в этом не слишком нуждался. Иногда болезненный, этот метод работал отлично.

«Сначала вы должны помучить себя…»

Ах, эти мучения.

Мы продолжали совершать долгие прогулки, борясь с депрессией и оцепенением, возникающим после многочасового сидения. Временами я доходил до того, что в течение нескольких дней не хотел никого видеть и ни с кем разговаривать.

Мы поднимались по дорожке за отелем и шли вдоль фермерских полей. Альпы, окружавшие долину Саанена и Гштаад, с этой высоты были похожи на красные накатывающие каменные волны. Она часто говорила о своём страхе быть изгнанной: она была уверена, что он больше не хочет видеть её рядом. Я понимал её страхи, поскольку сам временно остался без жилья. При этом я не разделял её беспокойства по поводу изгнания: он всегда спрашивал, где она. Неопределённость была тем крючком в его обучении, на который он насаживал жертву, чтобы загнать её в угол.

Если ты хотел уйти, он велел остаться.

Если ты оставался, он превращал твою жизнь в ад.

Фермеры, некоторые из которых были довольно пожилыми женщинами и мужчинами, постоянно работали в поле. Мы наблюдали за одинокими фигурами, часами напролёт перемещавшимися по лугу и порой довольно крутым склонам. Йогиня лазила в кустах ежевики и рассматривала долину сверху, пока я валялся на траве или делал зарисовки. Иногда, сидя на лугу в горестных размышлениях, я сравнивал себя с фермерами: я не знаю, кто из нас был богаче — я или они. Столько свободного времени, сколько было у меня сейчас, я не имел ещё никогда в жизни. И чем дольше это продолжалось, тем больше меня ужасала мысль о возвращении домой. В наших отношениях с Йогиней появлялось всё больше злобного молчания: миры тела и духа находились в глубоком конфликте. «Если ты хочешь только одну вещь, ты её обязательно получишь! Но если тебе нужны хотя бы две, ты никогда не будешь удовлетворён!» Каждый раз Юджи в разговоре обращал на это наше внимание.

Сидя в своём кресле, Юджи постоянно был чем-то занят: вертел в руках газету, возмущался грязными религиозными ублюдками, вытягивал деньги из одного, дразнил напоминавшего ему террориста другого, кричал на Нью-йоркершу. Он был постоянным движением, безразличным, но втягивающим в свою орбиту каждого. Он знал меня лучше, чем кто бы то ни было, я же его едва знал. Никакое мнение о нём не могло сохраниться дольше нескольких секунд. Он был водопадом, орошавшим леса своей живительной водой. Солнцем, дававшим растениям жизнь, — без него они бы жили в тени. Светом, утверждавшим: «Я не свет!», отрекавшимся от себя для того, чтобы не дать мёртвому уму вместить его в рамки каких-либо идей. Рядом с ним процесс мышления продолжался, как обычно, но он постоянно показывал его несостоятельность.

Иногда идущий от этого источника света жар сводил с ума. И сделать с этим что-либо было невозможно. Если человек отпускал себя, его увлекал за собой поток. Часто людям, пришедшим к Юджи за мудрым словом, становилось скучно, и они уходили, даже не уловив его аромата. Он был течением, уносившим вас в океан блаженства, если вы позволяли этому быть. Пена на поверхности заставляла фокусироваться на его словах, в то время как мощное глубинное течение с корнем вырывало вашу жизнь и изменяло её форму. Поток вымывал всё из шкафов, затем из коридора, а потом вы понимали, что и сам ваш дом уже несётся по волнам. Когда воды потопа спадали, возникало ощущение лёгкости. На протяжении всего этого процесса «местоимение первого лица единственного числа» внутри отчаянно пыталось поддерживать порядок. Оно сопротивлялось, чтобы сохранить себя. Он грозил разрушить нашу юдоль печали, а мы безуспешно старались выстроить её заново.