Андрей Ткачев - Бремя страстей. Тайная жизнь наших душ

Страшно представить, что было бы, если вдруг внутренний слух человека обрел способность слышать то, что проговаривается в душах попутчиков. Так бывает у людей, которым Бог дает страшный дар знания чужих душ. Воистину, Господи, если Ты захочешь кого-то наказать, Ты можешь сделать его прозорливым...

Представим, что человек следит за собственными мыслями в течение дня. Весь день не получится, но хоть пару часов, хоть час. Час не получится — полчаса, но все же следит. Кто пробовал, ужасается. Какой мусорник! Живущий на Небе, не смейся надо мной! Какой чердак хлама! Создавший меня, пощади меня! Какое ирландское рагу, для которого Монморанси принес дохлую крысу! Да это же просто карманы Тома Сойера, в которых был и огрызок яблока, и перламутровый шарик, и перышко! И весь этот невидимый хлам, разжижаясь, просачивается наружу. Люди наполняются хламом друг от друга.

Вот почему возникает усталость, даже когда нет работы. Усталость возникает, даже когда человек только-только проснулся. Поэты знают об этом. Они работают со словом, ловят мысли, устают от мыслей, перебирают мысли, как горох или гречку. Они поднимают мысли, как гири. Они вываривают в своем мозгу деликатесы для бумажных, а теперь и для электронных изданий. Поэтому они знают кое-что. Ходасевич был поэтом — Ходасевич знал об этом. Блок, тот тоже был поэтом — значит, тоже знал об этом. В общем, все, кто был поэтом — хоть чуть-чуть, но знал об этом.

Блок все время что-то предчувствовал, предвидел, напевал, нашептывал. Вот из Ходасевича. Об этом:

(Тут можно пару строф пропустить. Без них тоже все понятно. Там про голос Мельбурна, про шум океана, про галдеж на мировой бирже...)

Пронзены! Пронзены — неощутимо — болтовней, чужой и своей, радиацией, радиоволнами, звуками вездесущей попсы и бесовскими прилогами. И еще мы защищены Ангельскими крылами, поэтому и живы до сих пор, что защищены. Как хорошо, что всего этого не видно! Все это вместе было бы непереносимым для простого человека зрелищем.

Нужно хорошо думать. Этим мы помогаем жить человеку, находящемуся рядом. Воду грязную пить нельзя, а грязно мыслить можно? Фрукты немытые есть нельзя, а мысли немытые разве есть, то есть иметь, можно? Необходимо решать экологические проблемы, а экологией мысли разве не надо заниматься? Представьте: человек зашел в метро, сел возле другого человека и включил дозиметр. Он его включил, а дозиметр молчит. Значит, у другого нет ни одной заразной мысли. Потом этот другой включил свой дозиметр — и у него молчит. Значит, у них в голове чисто. Если у людей чистые мысли, тогда можно с пола есть и из крана пить. Ты и я сидим рядком. Ты и я включили дозиметры. Они молчат. Мы поглядели друг на друга и улыбнулись понимающей улыбкой.

Одно слово «Вперед!» — и войска сшибаются в атаке, после которой многим придется подняться только на Страшный Суд. Одно слово женщины: «Да!» — и мужчина берет ее под руку, чтобы идти к алтарю: для них начинается новая жизнь, от которой затем родятся новые люди. Несколько слов Иисуса Навина: «Стой, солнце, над Гаваоном!» — и совершается нечто непонятное ни физику, ни лирику: законы природы меняют свой ход, чтоб Израиль смог отомстить. Одно слово, два слова — и жизнь, как река, меняет направление своего течения. Слово не просто сопровождает человеческую жизнь, слово рождает реальность и управляет ею. Это касается не всех слов, а тех, о которых сказано: «Слова мудрых — как иглы и как вбитые гвозди, и составители их — от единого пастыря» (Еккл. 12, 11). Но сколько вообще говорит человек, сколько слов он произносит за день, за жизнь?

Вопрос непраздный, поскольку качество и количество всегда находятся в некоторых противоречивых отношениях. Чем больше ворох конвейерного ширпотреба, тем тяжелее найти в нем нечто уникальное, ценное. Чем хуже мы относимся к словам, тем тяжелее в нужное время сказать одно нужное слово, чтобы было оно — как игла и как вбитый гвоздь. Итак, сколько говорит человек? И если мы получим приблизительный ответ, из-за спины первого вопроса выглянет второй: о чем так много (мало) говорит человек?

Ученые разных кафедр, оказывается, давно интересуются этим вопросом. Например, вопрос этот исследовали психологи из Университета Аризоны. И не только они. Тем же вопросом интересовались дотошные японцы и еще много кто. Исследования опровергли, как всегда бывает, ряд ложных стереотипов. Например, оказалось, что мужчины болтливы почти так же, как и женщины. Стыдно, но факт. Вестимо, показатели болтливости варьируются в зависимости от того, кого исследовали: горожанина или селянина, образованного человека или простого рабочего, представителя «горячих» народов (итальянцев, например) или «холодных» (финнов). Дело во многом зависит и от профессии. Болтунами оказались менеджеры по продажам (оно и понятно), парикмахеры (это уже занятно), офисные начальники и журналисты. Зато в молчуны попали продавцы, что несколько удивительно. И еще удивительно то, что сельские люди говорливее горожан. Но все-таки: сколько?

Слово не просто сопровождает человеческую жизнь, слово рождает реальность и управляет ею. Это касается не всех слов, а тех, о которых сказано: «Слова мудрых - как иглы и как вбитые гвозди, и составители их - от единого пастыря» (Еккл. 12,11).

Пропуская вниманием явных молчунов, которые обходятся в день полутысячей слов, и проходя мимо тех, у кого рот не закрывается (эти выбрасывают изо рта, как из пулемета, до 40 и больше тысяч слов в день), в среднем за день человек произносит 15-16 тысяч слов. Нет сомнений, что цифра эта условна и по отношению к разным людям может серьезно колебаться в одну или другую сторону. Но много это или мало, и с чем сравнить? Любые цифры нужно попытаться овеществить, сделать результат наглядным. Миллиард от миллиона в купюрно-долларовом воплощении отличается так же, как грузовой вагон отличается от чемодана-дипломата. Теперь легко представить абстрактные цифры.

Предположим, что читатель не производил исследований, но поверил общему направлению подсчетов и результатам. Верит он не до последней цифры, но доверяет порядку цифр. Итак, досужие умники, посчитавшие то, что редко кто считает, говорят: «Все, произнесенное человеком за целую жизнь, в случае переноса на бумагу дает (!) тысячу томов по 400 страниц в каждом». Вот, например, лежат две книги для чтения. Это «Записки революционера» П. Кропоткина издания 1906 года (в ней 460 страниц) и «Письма» Флобера 1956 года издания. В ней 490 страниц. Около тысячи книг такого объема наговаривает каждый человек! Восхитительно! Но тут же известным персонажем из табакерки выскакивает другой вопрос: «А что он там наговаривает?» Если весь словесный шум и мусор собрать на бумагу, то получится не переписка Флобера, а нечто такое, от чего бумага покраснеет, как флаг коммунистической партии. Итак, все люди — писатели, только книг этих лучше бы не читать.