Лев Лебедев - Заметки по пастырскому богословию

Здесь нам не избежать, хотя бы в самом кратком виде, разговора по поводу некоторых новомодных модернистских толкований Литургии, заимствованных в основном из сочинения профессора-протоиерея Александра Шмемана «Введение в литургическое богословие». Говоря много правильных слов о случаях неверного восприятия Литургии некоторой частью верующих, о. Александр переносит такое неверное восприятие на всю Церковь. С его точки зрения, первоначальный lex orandi (закон молитвы) Церкви, являющийся выражением ее lex credendi (закона веры) состоял в некоем «самовыражении» Церкви перед лицом Божиим и перед міром, «актуализацией» Церкви, как «народа Божия», как «царственного священства», как «новой твари», для которой Царство Божие. Царство Небесное — это уже нечто вполне раскрытое и открытое. Но скоро, под влиянием эллинского міра, пришедшего в Церковь, а также под влиянием монашества, «закон молитвы» (в том числе — Литургии) исказился, затемнился, приобрел мистериальное и аскетическо-индивидуальное восприятие, нашедшее отражение в символических (то есть духовно-таинственных) толкованиях Богослужения в духе Ареопагитика, Максима Исповедника, Симеона Солунскою, Николая Кавасилы и т.п. Проф. А. Шмеман утверждает, что поток бывших язычников, хлынувший в Церковь с четвертого века по Р. Х., привел к «обмірщению» Церкви. Реакцией на это стало монашество, как «уход» от міра. Монашество, по Шмеману, поэтому «рождается из опыта "неудачи", из опыта невозможности соединить два положения основной христианской антиномии — "не от міра сего" и "в міре сем"...» 33 33 Шмеман, Указ. соч., с. 158. Это сказалось и на Уставе, и — главное! — на восприятии Богослужения (Литургии — в особенности). Впрочем, согласно Шмеману, последовавший затем «византийский синтез» в развитии Устава и понимании Евхаристии сохранил «как свою первооснову «экклезиологическое значение закона молитвы». «Никакие символические истолкования, никакое мистериальное благочестие и никакой аскетический индивидуализм не смогли затмить исконной сущности богослужения, как акта самораскрытия Церкви и ее исполнения, самоосуществления». Хотя в современном «литургическом благочестии» эта сущность, по Шмеману, «воспринимается слабо» 34 34 Там же, с. 244-245. .

Не нужно большого труда, чтобы понять основную ошибку проф. А. Шмемана. Монашество родилось и рождается вовсе не из «опыта неудачи» Церкви, которая якобы «обмірщилась» с массовым приходом в нее язычников. Монашество есть естественное тяготение к образу жизни Самого Иисуса Христа, Его Пречистой Матери — неискусомужной IIриснодевы Марии (которая не случайно является особой покровительницей монашеского подвига). И в этом смысле монашество рождается как раз из опыта удачи жизни в міре Подвигоположника спасения — Христа и Его пренепорочной Матери, Иоанна Богослова, апостола Павла и множества их подобных! Но Церковь никогда не считала монашеский путь единственным, руководствуясь словами Спасителя: «Не вси вмещают словесе сего, но им же дано есть... Могий вместити, да вместит» (Мф. 19, 11-12).

Церковь освятила и благословила «мірской» образ жизни в законном супружестве, через таинство Бракосочетания, совершаемое во образ единения Христа со Своею невестой — Церковью. Так в Церкви разрешается антиномия «не от міра» и «в міре». Поэтому объяснение духовной истории монашества как «протеста» подвижников против «обмірщившейся» Церкви — это не более, чем кабинетный («профессорский») псевдоисторизм, кочующий из одной ученой книги в другую.

Та же христианская антиномия имеет и другое проявление — в личной жизни каждого отдельного члена Церкви, а, значит, и всего земного церковного общества в целом. Достаточно почитать внимательно Послания святых апостолов (особенно — апостола Павла), чтобы убедиться в следующем. С одной стороны, «кто во Христе, тот новая тварь», тот «уже не грешит», все верующие — это «народ избранный», «царственное священство» и т.д. Но, с другой стороны, оказывается, что у этой «новой твари» имеются «пакостники плоти, ангелы сатаны», от которых невозможно избавиться в земной жизни, что это «царственное священство» часто делает то, чего не хочет, а что хочет, не может сделать по причине греха, воюющего в членах плоти и т.д.

Следовательно, земная Церковь — это еще не полностью «актуализированное», раскрытое и открытое Царство Божие. Оно действительно содержит его «внутрь» себя, но в то же время Царство — это для земной Церкви еще и цель движения («плавания» в ковчеге спасения, «странствования»), цель подвига. Члены земной Церкви отчасти живут уже по новому (второму) Адаму — Христу, но отчасти еще и по Адаму ветхому. Вот что и есть главнейшее звено, сопрягающее Церковь с «міром сим». И в то же время это делает земную Церковь лишь образом Царства Небесного, Иерусалима нового, «жены невесты Агнца», обусловливая тем самым весь образный, символический, духовно-таинственный строй церковной жизни и прежде всего — образный, мистико-символический характер Богослужения, в первую очередь — Литургии. Поэтому византийская теория образа и толкования Литургии, как они отражены в Ареопагитиках, у Василия Великого, Иоанна Златоуста, Максима Исповедника, патриарха Германа, Симеона Солунского и у многих других отцов являются выражением и одновременно разрешением антиномичности христианского жительства в земных условиях.

Таким образом, мистико-символическое («мистериальное») и «аскетическо-индивидуальное» восприятие Богослужения (в том числе — Литургии) нисколько не противоречат ее экклезиологическому значению, и противопоставлять их нелепо. Образно-символический смысл Литургии и ее церковный смысл, как предстояние Церкви пред Богом или как «реализация» («актуализация») Церкви, восполняют и дополняют друг друга, так что без одного немыслимо и другое.

Кстати сказать, выражения «актуализация», «самораскрытие», «реализация» без особых уточнений являются ровным счетом ничего не говорящими, бессодержательными, несмотря на видимость «учености» и «философичности». Актуализироваться, реализоваться, осуществляться может то, чего не существовало в видимом міре до акта «реализации». Церковь же реально существовала и существует. Значит, реализовываться, актуализироваться может лишь ее сокровенная сущность как мистического Тела Христова, или то Царство Божие, которое заключено глубоко «внутрь», в духовных недрах земной Церкви. Совершенно очевидно, что в таком случае эта «реализация» сокровенного может происходить только через посредство образов, символов. Боговдохновенную систему таких литургических образов и символов как раз и создали Василий Великий, Иоанн Златоуст, Григорий Двоеслов, другие литургисты древности. Так что, если выражаться категориями А. Шмемана, то сочетание экклезиологического восприятия (аспекта) Литургии и мистико-символического (мистериального) как раз и составляет lex orandi Церкви, выражающий ее lex credendi особенно после Седьмого Вселенского собора и завершения Православного учения об образе.