Будда Шакьямуни - Собрание палийских джатак

Превосходной сандаловой пудрой.

Ты стройна, нежна и пригожа,

Ноги ставишь изящно и ровно.

Ты идёшь и с собою уносишь,

О желанная, мою душу.

Твои бёдра сужаются книзу –

Я их хоботу уподоблю.

Умащённые лучшими мазями,

Они блещут, как ось колесницы.

Твой пупок, пушком окаймлённый,

Вид имеет цветущего лотоса,

Он лоснится, и издали кажется,

Что покрыт он блестящим лаком.

Твои груди пышны и выпуклы,

Налиты, крепки и упруги,

Очертаниями подобны

Половинкам маленькой тыквы.

Твоя шея длинна, как у лани,

И рисунок на ней мне напомнил

Своим рядом округлых линий

Завитки океанской раковины.

Твои яркие губы прелестны,

А меж ними двумя рядами,

Словно жемчуг, сверкают зубы.

И смотреть-то на них приятно.

Глаза у тебя – загляденье:

Длинны, широко раскрыты,

Зрачки чёрные, уголки красные –

Будто спелые плоды чёточника.

Не излишне длинны твои волосы,

Умащённые и опрятные,

Золотым гребешком расчёсаны,

Источают запах сандала.

Среди пастухов и пахарей

Иль между торговцев странствующих.

Среди мудрецов почитаемых,

Отшельников, преданных подвигам,

Я не встречал тебе равной

Во всей округе, известной мне.

Кто же ты родом, как звать тебя?

Тебя я хотел бы поближе знать".

Пока подвижник расхваливал красоту апсары, поднимая свой взор от её ног к голове, Аламбуша молчала. По речам его она поняла, что он в великом смущении, и промолвила:

"Благо тебе, о сын Кашьяпы!

Не время теперь для пустых речей.

Пойдём и друг другом утешимся,

Насладимся любовью в обители.

Подойди ко мне, дай обнять тебя,

Научить любовным утехам!"

"Пока я стою, он не решится подойти ко мне близко, – подумала затем Аламбуша. – Сделаю-ка я вид, будто ухожу от него". И тут эта апсара, искусная в обольщении и по-женски лукавая, распаляя подвижника, отвернулась от него и пошла в сторону.

И, сказавши так, в путь пустилась

Бесподобная обликом апсара,

Прельстить стремилась прелестная

Ришьяшрингу дева Аламбуша.

Позабыл он свою неловкость,

Устремился пылко за нею

И, нагнав, схватил её за косу.

Повернулась к нему красавица,

Заключила его в объятия.

Так достигла она своей цели –

Он лишился тогда целомудрия.

В этот миг воззвала в уме своём

К владыке Индре Аламбуша.

Пребывал он тогда в роще Нандане.

Царь богов, могучий и щедрый,

На призыв её тотчас откликнулся.

Ей прислал он ложе златое,

Тысячей покрывал устеленное,

С дорогим, высоким балдахином,

Драгоценными тканями покрытым

В пятьдесят слоёв, коли не больше.

И взошла на него красавица,

Заключила в объятья подвижника.

Будто час, три года промелькнуло –

Всё в объятиях она его держала.

Развеялся через три года морок,

Пробудился ото сна подвижник.

Смотрит апсара: чары проходят –

Тотчас же невидимою стала.

Вот очнулся брахман, оглянулся –

Видит зелень молодую на деревьях.

Там, где был очаг, – трава густая.

А вокруг него – весенний лес разросся,

Раздаётся пение кукушек.

Осмотрелся он в недоуменье

И заплакал горькими слезами:

"Я не жертвую и не читаю мантры,

Подношения огню забросил!

Кто же ввёл меня во искушенье,

От сложенья отвратил мой разум?

Я и прежде жил в лесной пустыне,

Мой духовный пыл не изменял мне.

Кем-то, как корабль в открытом море,

Что наполнен множеством сокровищ,

Был ограблен я и благ лишился!"

"Если я немедленно не назовусь, – испугалась Аламбуша, – он меня проклянёт. Надо сознаваться!" Она вновь приняла зримый облик и сказала:

"Царь богов меня к тебе направил.

Я ввела тебя во искушенье,

Своим духом дух твой победила!

Омрачён ты был, проспал три года".

Слыша её речи, Ришьяшринга вспомнил о наказе, что давал ему отец, и стал горько каяться: "В какую же беду попал я оттого, что ослушался родителя!

Говорил мне отец мой Кашьяпа,

Упреждал меня он заранее:

"Ты запомни, о юноша: женщины

Красотою цветам подобятся.

На груди у них по две выпуклости,

Ты по ним узнаешь их, юноша".

Так родной отец наставлял меня,

От опасности уберечь хотел.

Но увы, я его не послушался,

Отцовский наказ запамятовал.

Ничего теперь не осталось мне,

Как в лесу горевать в одиночестве.

Будь же проклята моя оплошность!

Либо вновь я обращусь к созерцанию,

Либо тут же с жизнью распрощаюсь".

Сказавши так, он отринул чувственные влечения и вернул себе способность созерцать. И Аламбуша поняла, что отшельническая мощь и созерцание в нём возродились. Полная страха, она стала просить прощения.

Видит апсара – к отшельнику вернулись

Пыл духовный, мужество и стойкость.

Головой Аламбуша припала

К стопам Ришьяшринги, повинилась:

"Не сердись на меня, о великий муж,

Не сердись, подвижник достославный!

Я великую услугу оказала

Небожителям и Шакре, их владыке, –

Ведь от жара твоих подвигов суровых

Содрогнулась горняя обитель".

"Я прощаю тебя, милая, – сказал ей Ришьяшринга.

Пусть тридцать три небожителя

И Васава, их предводитель,

И ты сама, милая апсара, –

Пусть все вы будете счастливы.

Ступай куда хочешь, красавица".

И Аламбуша покинула его.

Поклонилась она в ноги подвижнику,

Обошла три раза с почтением,

Попрощалась с ним, сложив ладони,

И отправилась восвояси:

Вновь воссела на ложе золотое,

Тысячей покрывал устеленное,

С дорогим, высоким балдахином,

Драгоценными тканями покрытым

В пятьдесят слоёв, коли не больше, –

И на нём в мир богов воротилась.

Воссияла она, словно факел,

И блистала, подобно молнии.

Царь богов был рад и доволен

И промолвил: "Ты мне угодила,

Попроси чего хочешь в награду!" –

"О господин всех созданий,

Вот что прошу я в награду:

Не посылай меня, Шакра,

Впредь соблазнять подвижников!"

Закончив это наставление в дхарме для монаха, Учитель изъяснил арийские положения, а затем отождествил перерождения: "Аламбушей тогда была бывшая мирская жена монаха, Ришьяшрингои – сам затосковавший монах, а я был отцом его, великим подвижником". Монах, услышав изъяснение, обрёл плод прорезавшегося слуха.

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Sattati-Nipata. 531 Kusa-Jataka.

Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.

"Казною, конями…" – это Учитель произнёс в роще Джеты по поводу некоего затосковавшего монаха. Тот был родом из Шравасти; монахом он стал, приняв учение всем сердцем. Но однажды он шёл по улицам Шравасти, собирая подаяние, взглянул на нарядно одетую женщину, и прелесть её бросилась ему в глаза. Тут его обуяла страсть; затосковал он, перестал стричь волосы и ногти, весь зарос, исхудал, запустил себя, ходить стал в грязном, а с виду сделался жёлтый-прежёлтый и до того иссох, что на теле проступили все жилы. С монахами ведь бывает, как с небожителями. Когда у тех подходит к концу их жизненный век на небесах, то предвещают этот конец пять примет: венки их вянут, одежды пачкаются, тело теряет красоту, потеют подмышки, а сиденье начинает казаться неудобным. Вот точно так же, если монах затосковал и близок к тому, чтобы отпасть от учения, тому тоже есть пять примет: цветы его веры вянут, одежды нравственных обетов пачкаются, от неуверенности и внутреннего нечестия теряет он свою духовную красоту, страсти выделяются из него, словно пот, а места для созерцания – лесная чаща, комель дерева, пустая горница – начинают казаться ему неудобными. Вот эти-то приметы и проявились в нём. Привели его к Учителю: "Почтенный! Этот монах затосковал". – "Так ли?" – спросил Учитель. – "Всё так". – "Не поддавайся страстям, монах. От женского полу один грех; тебе нужно избавиться от влюблённости. Утешайся лучше Учением. Ведь уже в древности бывало, что умные, полные духовной мощи люди влюблялись так сильно, что теряли всю свою мощь и взамен обретали жизнь, полную всяких невзгод", – и Учитель рассказал о былом.