А. Б. Зубов - Лекции по истории религий

Так вот, примерно шесть тысяч лет до Рождества Христова мы встречаемся с человекоподобным изображением небесного Бога. К эпохе палеолита относится изображение земли в виде женщины с подчеркнутыми признаками материнства, но лишенной лица — символ безличной, вечно рождающей матери–земли. Ей придан человеческий облик, так как мать рождает подобное себе. Здесь же впервые появляется мужской образ — семя жизни дается небесным Богом. Бог изображается в виде мужа, с бородой, часто в рогатой шапке. В Библии говорится о жертвеннике синайской Теофании, который Бог повелел построить Моисею в пустыне: «Изведи рога с четырех сторон жертвенника». Казалось бы, что общего у жертвенника с рогами? Это очень древний образ, известный задолго до Моисея в Египте, в Месопотамии, воспоминание о том времени, когда рогатые животные были символом Бога. Они ими и остались: в Израиле для всесожжения употребляли быков и овнов — тех же самых крупных копытных; Бога часто изображали в шапке с бычьими рогами или едущим на быке — на своем жертвенном животном. И все же это человек. Почему люди вдруг принялись изображать Бога похожим на человека, давно зная, что это не так? Они стремились показать прямо противоположное — что человек подобен Богу. Поскольку невозможно изобразить человека в Божественном облике, Бог не имеет ощутимого для нас облика, остается единственный способ показать Богоподобие: совершить инверсию (философский термин, буквально означающий «переворот»), показать, что Бог подобен человеку. Так появились антропоморфные изображения Божества.

С этим связано важнейшее самоощущение: я подобен Богу — но какая же я при этом свинья, как я поразительно не соответствую Божественному образу! Как высоко мое призвание и как низменна моя эмпирическая реальность! Представим себе, что в жилах бомжа, пьяницы и развратника течет царская кровь и он знает об этом. Как бы он мучался тем, что призван на царский престол, а вот же копается в помойных отбросах и ничего не делает, чтобы соответствовать высокому своему происхождению. Мы, христиане, бывает, ощущаем нечто подобное, готовясь к исповеди, но в остальное время в глубине души считаем себя вполне приличными людьми. А если человек тратит всю жизнь на то, чтобы перебороть это несоответствие, не жалея сил, мы его называем святым. А в то далекое время это было целью всей культуры.

Остановимся еще на одном интересном факте, который также требует объяснений. В эпоху неолита почти не встречаются захоронения с богатым, как говорят археологи, инвентарем: и богатых и бедных хоронят очень просто. О богатстве и знатности покойного можно догадаться лишь по массивности гробницы и по немногим личным вещам — кольцам, костяным ожерельям, но в целом это очень скромные захоронения. Единственный предмет, который всегда присутствует в неолитическом захоронении, — маленький глиняный сосудик. Он может стоять в головах умершего или на груди возле рук, могут и несколько сосудов стоять около локтей, на груди или в головах. Точно такие же сосуды использовали в быту, в косметике женщины того времени (а косметикой пользовались с глубочайшей древности) — это сосуды для масла, для притираний.

По–гречески «растительное масло» — элеос, это наш елей. Название масла созвучно слову «милость» (только пишется по–другому), и в православных молитвос- ловиях встречается такой оборот: «елей милости». Для нас, северян, это, может быть, не столь очевидно, но в южном климате масло, смягчающее иссушенную кожу, необходимая вещь. Жители Палестины, Египта должны были работать в поле весь световой день, причем именно летом, когда все растет, а солнце испепеляет жаром. В поле не наденешь удобные белые одежды, крестьянам приходилось трудиться от зари до зари в обычной набедренной повязке — что будет после этого с кожей? Потому‑то масло для притираний на переднем Востоке с глубочайшей древности не привилегия модниц и роскошных женщин, а жизненно важный продукт. Масло давали работникам, рабам, как хлеб и чеснок, иначе они потеряли бы трудоспособность от ожогов.

А теперь вспомним одно из семи таинств Церкви — елеосвящение. Люди церковные знают, что когда человек болен или при смерти, он должен призвать к себе пресвитеров Церкви, как написано у апостола Иакова. Они помажут болящего елеем, помолятся, и он будет здрав или, наоборот, разрешится от уз немощного тела и отойдет в вечность. А если человек болен, но не сильно, то он сам приходит на соборование, которое совершается в наших храмах Великим постом. И все мы верим, — а к убеждениям надо прислушиваться, — что в таинстве елеосвящения прощаются даже те грехи, которые мы запамятовали или постеснялись исповедать. Это очень древнее представление. Если солнце и небо — это знак Божественного бытия, то испепеляющие солнечные лучи для древнего человека все яснее и яснее связываются со строгим, взыскательным отношением Бога к своему образу и подобию, с Божьим гневом — огнем поядающим. А масло — символ Божественной милости, которую мы просим Бога излить на человека, простив его грехи. И знаком этой милости, знаком крика души «Помилуй!» является сосудик для масла в погребениях неолита.

Наконец, последний период: он отделяет доисторические времена от привычной для нас государственности, письменности — всего того, что мы не вполне точно называем цивилизацией. Где‑то пять, может, шесть тысяч лет до Рождества Христова (датировки колеблются) в отдаленном районе, находившемся на периферии тогдашнего культурного мира, возникает странное религиозное движение. Оно тоже не оставило письменности, зато оставило памятники — да какие! На берегах Атлантического океана, в современной Англии, Франции, Дании, Испании стоят сооружения из громадных камней, вошедшие в историю как мегалиты (от греческого «мегалитос» — «большой камень»). Самый знаменитый из них Стоунхендж, а вообще таких сооружений сотни и тысячи. Они многообразны: это могут быть отдельные вертикально поставленные камни, высотой до двадцати метров каждый, или камни, поставленные кругами; дольмены — гигантские каменные глыбы весом по десять, по двадцать тонн, сложенные в виде дома (три стены и крыша). Дольмены — гробницы, они были когда‑то засыпаны сверху землей, но землю сдуло, и остался один каменный каркас. К дольмену пристраивали длинную галерею и еще одну, перпендикулярную (галерейные гробницы, имеющие форму креста); над ними насыпали курган, и в этот склеп век за веком люди приносили кремированные, как правило, останки своих умерших. Эта культура возникла в северо–западной Европе, что, кстати говоря, выяснили сравнительно недавно, в 1960–е годы, до этого предполагали, что она в позднейшее время пришла из Средиземноморья. С появлением радиоуглеродного анализа, позволившего довольно точно датировать время создания памятника, открыли, что самые древние памятники северо–западной Европы относятся к шестому и пятому тысячелетиям до Рождества Христова, когда ничего подобного на Переднем Востоке не было и в помине.