Отец Арсений

Перекрестилась, и на меня крестное знамение положила. Вероятно, долго укладывала сломанные кости ног, я был без памяти. Рассказывала мне потом Марфа Павловна – кричал я сильно, то молитвы читал, то замолкал, словно умерший; ничего не помню. Долго укладывала кости, обкладывала березовой корой, щепками, палками, стягивала веревкой и сама себе говорила: «Опухоль, опухоль какая, и кости не прощупаешь!». Всю ночь возилась со мной бабушка Анна, закончила, на лавку упала от усталости и стала со всеми молиться о моем здравии. Все знаю по рассказу. Посидела-посидела бабушка Анна, отдохнула, а я в это время в сознание пришел. Перекрестила меня бабушка и сказала: «Как умела, так и сделала, что в силах моих было, теперь все упование на Господа и Заступницу нашу Матерь Божию возложи и на святого твоего – Алексея. Кормить тебя надо хорошо. Зайду еще ко времени не один раз».

Стал жить в незнакомой семье, словно родной. Выхаживала меня Марфа Павловна и дочь ее Марьюшка. Петр Сергеевич, высокий, кряжистый, энергичный, лет ему было шестьдесят пять, человек богомольный. Марфе Павловне тридцать четыре года, и в эти годы она была настоящей русской красавицей, тяжелая крестьянская работа никак не отразилась на ее лице, сложении. Марьюшке шестнадцать было, лицом, фигурой полностью на мать похожа, и красота та же, и доброжелательность в улыбке, движениях, голосе, жестах. Муж Марфы Павловны – Николай был в армии, вестей не было, и только в 1945 году сообщили, что убит был в 1941 году. Все это я увидел, заметил, пролежав долгие месяцы на топчане. Семья была глубоко верующей.

Утром вставали все в одно время, приводили себя в порядок и сразу начинали читать утренние молитвы, начинал Петр Сергеевич, потом читала Марфа Павловна и Марьюшка, в субботу читалась вечерня и утреня, четко, отчетливо, оттеняя каждое слово, произносил Петр Сергеевич, а в воскресенье вся литургия, но об этом я еще напишу дальше. Петр Сергеевич, отец мужа Марфы Павловны, с виду был строг, а на самом деле добрейшей души человек, во всем подчинявшийся Марфе Павловне, но стержнем семьи была Марьюшка, в которой оба души не чаяли.

Первых три недели ноги болели ужасно, пошевелить пальцами ног было невозможно, казалось, что ноги распирает огромный нарыв. Ни днем, ни ночью не спал целый месяц, говорить с домашними не мог, только молился вслух или про себя, это единственное, что отвлекало от боли. Утром Петр Сергеевич уходил работать по хозяйству на дворе – колхоз распался; Марьюшка занималась огородом, а зимой помогала матери и Петру Сергеевичу; Марфа Павловна постоянно была занята хозяйством, готовкой и скотиной, пока ее не отобрали немцы.

Большую часть дня лежал один, молча наблюдая жизнь семьи, фамилия их была Выропаевы. Деревня, куда я попал, была «выселки» и пока названия не имела, а так и называлась «выселки», отселились от большого села, где когда-то была церковь, и вся семья регулярно ходила каждое воскресенье к обедне. В 1935 году церковь закрыли, священника арестовали и вскоре расстреляли. Со слезами на глазах говорил Петр Сергеевич о расстрелянном священнике, которого прихожане любили, и церковь всегда была полна народа. «Вот теперь только дома и молимся», – говорили Петр Сергеевич и Марфа Павловна.

Немцы деревню не трогали, назначили полицая – парня из этой деревни. Пьяница отчаянный, зашел к нам, увидел меня, лежащего на топчане с перевязанными ногами, что-то промычал, потоптался и сказал Петру Сергеевичу: «Дед, я – молчок, каждую неделю две бутылки самогону-первача, и делов никаких не будет. Понял?»– и ушел. Приходил староста, я уже на костылях ковылял, посмотрел на меня и сказал Марфе Павловне: «Считай его своим примаком», – это означало временным мужем и работником. Когда-то Петр Сергеевич дружил с человеком, ставшим старостой. Прошло шесть месяцев, я уже хорошо ходил, только ночами и в плохую погоду в ногах возникали тянущие боли. Господь хранил семью и меня, немцы деревню не трогали, только отобрали коров и лошадей, а свиней и овец крестьяне сами прирезали, мясо засолили и убрали в вырытые на огородах ямы.

Семь месяцев прожил я в этой семье, сроднился с ней, полюбил этих глубоко верующих людей и, нечего греха таить, полюбил Марьюшку всей душой, но тщательно скрывал это от нее и родных. Ранили меня в августе 1941 года, сейчас был март сорок второго, жить нахлебником в семье не хотел, хотя, поправившись, много помогал по хозяйским делам, но совесть твердила мне, что идет война и отсиживаться нельзя, а надо перейти фронт и вернуться в армию. Переговорил с Петром Сергеевичем, Марфой Павловной, они одобрили мое решение, хотя я почувствовал, что это согласие было дано «скрепя сердце». Уходить надо, а сердце кровью обливается, молюсь, прошу помощи у Царицы Небесной, вижу – и Марьюшка загрустила, отчего, понять не могу, а спросить неудобно. Уход мой обсуждали всей семьей, только Марьюшка своего слова не сказала. Однажды Петр Сергеевич неожиданно сказал мне: «Алексей! Ты Марьюшку не увлекай, уйдешь, а она одна останется. Не греши!» Марфа Павловна при этом разговоре присутствовала и сказала: «Да что ты, Петр Сергеевич, не видала ничего плохого от Алексея».

Собрали меня: куртку теплую, брюки ватные, сапоги достали новые, заплечный мешок, флягу с самогоном и трофейный пистолет с патронами. Завтра ночью уходил. Собрались: Петр Сергеевич начал читать молитвы, потом Марфа Павловна прочла акафист Божией Матери «Скоропослушнице». Вдруг Марьюшка заплакала, уткнулась в грудь матери. Посмотрела Марфа Павловна на Петра Сергеевича и сказала: «Давно вижу – любите друг друга, и знаю, Алексей себя соблюдал и любовь свою скрывал. Вижу, Марьюшка тебя всей душой любит – сердце материнское все чувствует. Не буду мешать любви вашей, положимся на волю Господа и Царицы Небесной. Уходишь в опасный путь, верю – защитят тебя Силы Небесные, окончится война – придешь к нам и возьмешь Марьюшку в жены, да и молода она сейчас решать за себя; дорога твоя дальняя и трудная, а пути Господни неисповедимы. Материнское благословение положу на тебя, Марьюшка, и на тебя, Алексей, ждать будем, ежели Господь нас и тебя сохранит. Вручаю тебя покровительству Царицы Небесной, молитесь Ей постоянно».

Благословили нас Марфа Павловна и Петр Сергеевич иконой Божией Матери «Федоровской». Марьюшка бросилась ко мне на грудь, заплакала, сам в слезах от радости, целую ее, и никак оторваться друг от друга не можем. Слышу, Петр Сергеевич срывающимся голосом говорит: «Веру в Господа умножайте и не только мужем и женой будьте, а друзьями, помощниками; в бедах, радостях и скорбях волю Бога находите, не ропщите и людям помогайте, помните слова Послания, сказанные апостолом Павлом: «Друг друга тяготы носите, и тако исполните закон Христов» (Гал. 6,2), – и закончил: –Довольно, нацеловались, давайте помолимся». Сейчас, когда через десятки лет пишу воспоминания, помню, как тогда задумывался, откуда в простой крестьянской семье была такая глубокая внутренняя православная духовность, восприятие жизни через веру, искренняя молитвенность?