Оливье Клеман Array - Оливье Клеман Истоки. Богословие отцов Древней Церкви

О первоначальном монашестве

Когда в IV веке, с обращением императоров, Церковь подверглась риску обмирщения, стремление к Царству «не от мира сего» было сохранено в монашеском движении. В момент, когда мученичеству, казалось, пришел конец, оно подверглось интериоризации монахами в аскезе: «Отдай твою кровь и прими Духа». В противоположность старой магии эроса и силы, анахорет (букв, «тот, кто удаляется») являет в себе суть человека как не сводимого ни к чему образа Божия. В своем устремлении к личному Богу, исторгающему его из любой обусловленности мира сего, он становится поистине личностью и тем самым — видимо или невидимо — «ближним» всякого человека.

Прежде всего, монашество представляет собой христианскую форму того, что является требованием самого человеческого состояния. В самом деле, монашеская жизнь существовала и существует во всех религиях. С точки зрения «традиционных» обществ, социум и космос существуют благодаря нескольким «отшельникам», прозрачным для божественных сил. Монах — исследователь внутренних пространств. Мудр он или безумен, его присутствие исторгает из глубин девственную энергию. Помимо цивилизации (возможной именно благодаря ему), он связан и с ангелами, и с животными, и с детьми, и со старцами: старец–дитя, порождающий самого себя в вечности.

В то же время христианское монашество имеет и собственно библейские корни. Оно духовно интериоризирует и по–своему выражает IB пространстве Исход еврейского народа через пустыню к Земле Обетованной. Таинство монашества совпадает, таким образом, с таинством пустыни: средоточием экстремальных, отчаянных ситуаций, спасти в которых может лишь вмешательство трансцендентного. Пустыня — символ смерти–воскресения. Именно туда Божественный Супруг влечет неверную супругу, чтобы обратиться к сердцу ее (Осия 2, 16 и 21—23); там Бог открывается Илии в легком ветерке, на грани безмолвия (3 Царств, 19, 11—17). Пустыня — это и Великий сорокадневный пост, и сорок дней, проведенных Моисеем на Синае, а Илией — на Хориве. Эти же сорок дней — те, что проводит в пустыне Иисус, куда Дух влечет Его навстречу Искушению; это уже схождение во ад и пасхальная заря. В свою очередь, Церковь подвергается опасности укорениться в мире, потерять себя, и потому необходимо, чтобы некоторые из ее сынов возвратились в пустыню, сделавшись во Христе и со Христом победителями сил небытия, а значит — пророками Царства.

Уже в этой жизни, пасхально восставая из Смерти, куда он добровольно погружается, монах осознает свое воскресение в Воскресшем. Дух рождает в нем тело славы. «Всякое тело преображается и оказывается во власти Духа Святого; и я думаю, что с Ним согласна всякая часть того духовного тела, каким станет оно после воскресения праведных» (Антоний Великий, Письмо 1, 4). Преображенный монах становится священником мира, вновь обретающего вокруг него изначальную прозрачность. Чудо являет эту метаморфозу, это преодоление искаженной грехом модальности времени, пространства, материи. Но главное для христианскою монаха — не чудо; главное — любовь. Монах, воссоединяя себя (гаков, по–видимому, изначальный смысл слова monachos: воссоединенный), открывается троичной Божественной полноте и обнаруживает свое онтологическое единство со всеми людьми. Молитва его заключает в себе все человечество. Само его присутствие защищает и умиротворяет весь мир. В Апофтегмах величайшими духовными дарами совершенного монаха названы Rhema kai Dynamis: «слово», различающее духов и пробуждающее сердца, и «сила» исцеления. Здесь ощущается атмосфера самого Евангелия: и толпы людей стекались к наделенному даром освобождающей любви монаху, подобно тому, как стекались они к Иисусу.

АФАНАСИЙ АЛЕКСАНДРИЙСКИЙ (295—373)

Сформировавшийся не в результате изучения античной литературы и философии, но под воздействием христианской среды эпохи гонений, этот египтянин, говоривший и писавший по–коптски так же хорошо, как и по–гречески, был горячим сторонником независимости Церкви от империи Последняя, хотя и стала христианской, то и дело склонялась к поддержке арианства [28] См. заметку об арианстве, следующую за этой статьей. , отрицавшего Божественность Христа. Афанасий, будучи диаконом, сопровождал своего епископа на Никейский собор в 325 г., исповедавший Христа homoousios — «единосущным», существенно тождественным Отцу как источнику Божества. В 318 г. Афанасий становится архиепископом Александрии и всего Египта. Перед лицом арианской реакции он проявляет себя пламенным защитником единосущия, получая полную поддержку со стороны своей паствы и ширившегося тогда в Египте монашеского движения. С точки зрения Афанасия, сказать, что Христос есть всецело Бог, — значит допустить обожение человечества, ибо «что не воспринято, то не спасено». Вся его мысль вращается вокруг фундаментального утверждения: «Бог стал человеком, чтобы человек мог стать Богом». Во Христе все человечество становится «словесным» и человек обретает способность воспринять Духа. В противовес арианам, с их опорой на некоторые (ветхозаветные тексты, могущие навести на мысль о тварности Премудрости Божией, Афанасий развивает целую софиологию (от Sophia — мудрость), чтобы доказать связь Логоса, нетварной Премудрости, с мудростью тварной и показать прозрачность творений и всего космоса для Божественных энергий.

Непокорность Афанасия стоила ему двух изгнаний на Запад (Трир, 335—337; Рим и Аквилея, 339—346), где он утверждал Никейский догмат. В начале 50–х годов, когда напряженность возрастает до крайности, он добровольно укрывается в Египетской пустыне у монахов (356—361 и 362—363), и прежде всего у св. Антония, жизнеописание которого принадлежит его перу. Труд Афанасия привел к победе «единосущия» — основания христианской концепции личности Паскаль, вспоминая об Афанасии, пишет. «Никакие попытки насилия не могут ослабить истину, но лишь еще отчетливее выявляют ее».

Об арианстве

В начале IV века Церкви пришлось столкнуться с ересью, которую можно назвать «верховной» — ересью как таковой. Ересь возникает в момент, когда ослабляется смысл таинства, как это происходит в современных формах христианства, приспособляющегося к миру и его модным веяниям. Дело в том, что ересь — не просто эпизод в истории культуры, для нас давно утративший актуальность. Ересь есть выражение постоянного соблазна человеческого разума, желающего объяснить таинство и в конечном счете свести его на нет. Суть первоначального арианства не в абстрактных и запутанных спорах, но в радикальном упрощении и приспособлении к «пониманию» учения о Воплощении и о Троице. Арий был александрийским священником. Вначале он стал инициатором утонченных дискуссий, но очень скоро его воззрения приобрели популярность в массах, что он только приветствовал. С приходом арианства христианство стало «простым» Арий, хотя и утверждал первенствующее положение Христа в порядке творения, тем не менее, замыкал Его в области тварного, утверждая радикальное различие по природе между Богом и Христом Бог — это Бог, Христос же, хоть и венец тварного мира, но все же тварь. Согласно этому насквозь рациональному подходу, Бог остается замкнутым в Своей трансцендентности. В эпоху, когда очевидная политическая победа христианства приводила в Церковь массы людей, такое понимание, казалось, делало веру проще, доступнее.