Архимандрит Софроний (Сахаров) - Старец Силуан Афонский

Один замечательный подвижник Монастыря, Отец Трофим, заметил это в Старце Силуане и пришел в страх и недоумение, о чем сам поведал нам уже после кончины Старца.

ПОДОБНО ТОМУ, как всякое рационалистическое мировоззрение имеет свою логическую последовательность, свою диалектику, так и духовный мир имеет, выражаясь, конечно, условно, свою конструкцию, свою диалектику. Но диалектика духовного опыта вполне своеобразна и не совпадает с ходом обычного мышления.

Так рационалистам, возможно, покажется странным указываемый блаженным Старцем критерий истинной веры, истинного богообщения, признак подлинного благодатного действия, а именно — любовь к врагам.

Здесь, при всем нашем желании быть возможно кратким и избежать все излишнее, мы считаем нужным сказать несколько пояснительных слов.

Человеку дано упование в грядущем веке получить дар великого богоподобия и полноты блаженства, но здесь он познает лишь «залог» будущего состояния. В пределах земного опыта человеку, облеченному плотию, дано во время молитвы совместить пребывание в Боге с памятью о мире, но когда пребывание в Боге достигает большей полноты, тогда «забывается мир», подобно тому, как всецело «прилепившийся земле» — забывает Бога.

Но если в состоянии более полного пребывания в Боге мир «забыт», то возможно ли говорить о любви к врагам, как критерии истинного богообщения? Ведь забывая мир, человек не мыслит ни о друзьях, ни о врагах.

Бог по сущности Своей надмирный, запредельный (трансцендентный) миру. Своим действием пребывает в мире (имманентен миру). Полнота и совершенство надмирного состояния Бога нисколько не нарушается непрестанным действием Его в мире. Но человек на земле, облеченный плотию, не имеет такого совершенства, и потому когда всецело, т. е. всеми силами своего ума и сердца пребывает в Боге, тогда уже не имеет в своем сознании ничего от мира. Однако из этого не должно делать вывода, что полнота пребывания в Боге не имеет связи с любовью к врагам. Старец утверждал обратное, а именно теснейшую связь одного с другим.

В явлении Господа ему была дана та степень познания, которая исключает сомнения и колебания. Он категорически утверждал, что кто любит Бога Духом Святым, тот непременно любит и все творение Божие, и прежде всего человека. Эту любовь он познал, как дар Святого Духа; он воспринял ее, как нисходящее свыше действие Бога; и наоборот, он испытывал всецелое погружение в Бога, приходившее в силу благодатной любви к ближнему.

Говоря о врагах, Старец употреблял язык окружавшей его среды, когда много говорилось и писалось о врагах веры. Сам он делил людей не на врагов и друзей, а на познавших Бога и непознавших Его. Если бы историческая обстановка была иною, то и Старец, полагаем, выражался бы иначе, что и бывало много раз, когда говорил он о любви к сочеловеку вообще, т. е. ко всем людям, и благотворящим и злотворящим. В этом он видел уподобление Христу, Который «руки распростер на кресте», чтобы всех собрать.

В чем сила заповеди Христа: «Любите врагов ваших»? Почему Господь сказал, что хранящие заповеди Его узнают, откуда сие учение? (Ио. 7, 17). Как Старец понимал это?

Бог есть любовь, любовь абсолютная, объемлющая в преизбытке всю тварь. Бог и во аде присутствует, как любовь. Дух Святый, давая человеку, в меру вместимости его, познать действенно эту любовь, тем самым открывает ему путь к полноте бытия.

Там, где есть «враги», там есть и отвержение. Отвергая, человек неизбежно выпадает из Божественной полноты, и уже не в Боге. Достигшие Царства Небесного и пребывающие в Боге, в Духе Святом, видят все бездны ада, ибо нет такой области во всем бытии, где бы не присутствовал Бог. «Все небо Святых живет Духом Святым, а от Духа Святого ничто во всем мире не скрыто»... «Бог есть любовь, и во Святых Дух Святой есть любовь» («О Святых»). Пребывая на небе, Святые видят ад и его тоже объемлют своей любовью.

Ненавидящие и отвергающие брата — урезаны в своем бытии, и Бога истинного, Который есть всеобъемлющая любовь, они не познали, и пути к Нему не обрели.

Несовмещение полноты пребывания в Боге с полнотой пребывания в мире для человека в смысле «одновременности» — приводит к тому, что суждение о подлинности или, наоборот, «мечтательности» созерцания становится возможным лишь «по возвращении» к памяти и чувству мира. Он утверждал, что если после духовного состояния, воспринятого как богосозерцание и богообщение, нет любви к врагам, а следовательно и всей твари, то это верный показатель, что созерцание было не подлинным, т. е. не в Боге истинном.

«Восхищение» в созерцание может придти к человеку прежде, чем он даст себе в этом отчет. В состоянии самого восхищения, даже когда оно не от Бога, человек может не уразуметь, что с ним произошло. И если плодом созерцания «по возвращении» явилась гордость и безразличие к судьбам мира и человека, то, несомненно, таковое было ложным. Итак, истинность или обман созерцания познается по плодам его.

Обе заповеди Христа, т. е. о любви к Богу и о любви к ближнему, составляют единую жизнь, и потому если кто мнит, что он живет в Боге и любит Бога, а брата своего ненавидит, тот пребывает в заблуждении. Так вторая заповедь дает нам возможность проверить, насколько истинно живем мы в Боге истинном.

ПОДОБНО ТОМУ, как для проверки истинности нашего пути к Богу Старец считал, что вторая заповедь — о любви к ближнему является верным руководящим началом, так и для распознавания добра от зла верным показателем является не столько святая и высокая по своей внешней формулировке цель, сколько средства, избираемые для достижения этой цели.

Абсолютен только Бог. Зло, не будучи самосущным бытием, а лишь противлением свободной твари начальному Бытию — Богу, не может быть абсолютным, и потому зло в чистом виде — не существует, и не может существовать. Всякое зло, совершаемое свободными тварями, по необходимости паразитарно живет на теле добра, ему необходимо найти себе оправдание, предстать облеченным в одежду добра, и нередко высшего добра. Зло всегда неизбежно смешивается с некоторой долей положительного по форме искания, и этой своей стороной «прельщает» человека. Свой положительный аспект зло стремится представить человеку, как ценность настолько важную, что ради достижения ее — дозволены все средства .

В эмпирическом бытии человека абсолютное добро не достигается; во всяком человеческом начинании начальствует некоторая доля несовершенства. Наличие несовершенств в человеческом добре, с одной стороны, и неизбежное наличие доброго предлога во зле — с другой, делает различение добра от зла очень трудным.