Константин Поповский - Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик

– Где по лестнице, по какой лестнице? – стонал наместник, выпуская одеяло и вместе с ним последние остатки утреннего сна.

– Вон, подымается, – говорил Маркелл, на всякий случай пятясь назад, к двери.

Отец наместник, чертыхаясь и тяжело дыша, подходил, завернувшись в одеяло, к окну и выглядывал на пустой двор.

Случавшаяся затем пауза была подобна затишью перед готовым вот-вот обрушиться штормом.

– Ну и где? – спрашивал отец наместник, поворачиваясь к Маркеллу и подыскивая отвечающие случаю слова.

В ответ Маркелл смущенно улыбался и пожимал плечами, делая вид, что он тут вовсе не при чем.

– Значит, обманул, – говорил наместник, опускаясь на пуфик возле окна. – Знаешь, что я с тобой сейчас сделаю?

– Догадываюсь, – отвечал Маркелл, прикидывая расстояние от окна до двери и убеждаясь, что ни за какие коврижки отец игумен не сумеет его догнать.

Возможно, о том же думал и отец игумен, посчитав, на сей раз, отложить экзекуцию в сторону. Вместо этого он еще глубже ушел в теплый пуфик, подобрал пуховое одеяло и сказал голосом, полным горечи и сожаления:

– Конечно, – сказал он, чувствуя, как к горлу подкатывает непрошеная скупая слеза. – Предстоятель стоит, молится всю ночь за братию, за прихожан, за весь мир, он напрямую обращается к Небесам и ложится с ранними петухами, а ты?..

– Так ведь просили же, – сказал Маркелл, выказывая некоторое упрямство.

– Да мало ли что у тебя просили! – закричал наместник совсем каким-то неприличным фальцетом, одновременно махая руками, словно хотел немедленно взлететь. – А если тебя попросят игумена убить, ты что? Тоже побежишь?

Предложение убить игумена произвело большое впечатление как и на самого игумена, так и на Маркелла. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, словно пытались обнаружить в этих словах какой-то тайный умысел. Не найдя такового, отец наместник сказал (хотя сказанное было явно не к месту):

– А если ты наместника не уважаешь, то ты и Христа не уважаешь, потому Христос передал нам всю полноту власти. А то, что наместник несколько лишних минут поспит, так это ему только на пользу, и можешь даже в этом не сомневаться.

– Вы больше ночью перед компьютером сидите, чем молитесь, – отвечал бесстрашный Маркелл, указывая на мерцающий экран компьютера, который по праву мог считаться домашним врагом номер два. – Вон уже время третий час, а вы еще даже на молитву не вставали.

И в самом деле. Стоило ночным сумеркам опуститься на Святые Горы, как отец наместник включал свой компьютер и погружался в волшебный мир виртуальных иллюзий, которые он тут же, впрочем, порицал, обличал и критиковал, как и следовало православному игумену, которому просто невозможно было промолчать, видя такие безобразия, которые творились на экране.

– Что люди только не делают, – говорил он, утопая в своем кресле и глядя на то, что происходит на экране монитора. – Просто Содом и Гоморра, прости Господи.

– Вот и не смотрели бы, – сказал Маркелл. – Нечего какому-то железному ящику потворствовать.

– Чтобы ты знал, невежа, это наука, – сказал отец игумен, обижаясь за своего любимца. – Тут особое понимание надо.

– Сами говорили – не сотвори себе кумира, – напомнил Маркелл, на всякий случай останавливаясь у дверей и не проходя дальше.

– Вот и не сотвори, – рассердился Нектарий, выведенный из терпения непослушным келейником, – а игумена учить не надо. Игумен сам кого надо научит, если понадобится.

– Я и не учу, – сказал Маркелл, глядя на монитор. – Очень надо.

– Вот и не учи, – с раздражением повторил отец Нектарий, отгораживаясь от Маркелла плечом. – А от экрана отойди, тебе это все равно смотреть рано.

– Вы же вон смотрите, и ничего, – сказал Маркелл, отходя.

– Конечно, ничего, – сказал отец Нектарий. – А ты как думал? Или, может, ты думал, что игумен – это пустое место, о которое любой балбес может ноги вытирать?.. Так только дураки думают, и так думать не надо.

– А как надо? – спросил Маркелл, пожалуй, даже с вызовом.

– А так, что если ты закрыт игуменским щитом веры, то тебе ничего, никакие адские козни не страшны, – сказал наместник, с отвращением глядя на своего келейника. – Понял теперь, католик?

– Вы, значит, щитом веры закрыты? – сказал Маркелл.

– А ты, значит, сомневаешься? – спросил Нектарий, снимая с ноги тапочку. – Между прочим, ты тут тоже под игуменом и под его игуменской защитой находишься. Так что и бояться тебе совершенно нечего.

– Еще бы, – говорил Маркелл, уворачиваясь от летящей в него тапки. – Чего, в самом деле, мне бояться?..

…Случалось, что отец Нектарий засыпал прямо на своем компьютере, и тогда Маркелл будил это сонное, бормочущее и храпящее тело и доставлял его на ложе, где раздевал, укладывал и укутывал одеялом, после чего крестил и выключал компьютер, желая ему поскорее провалиться, а сам вставал на долгую ночную молитву, среди которой можно было найти просьбу поразить огнем небесным это железное дьявольское отродье, которое превращало день в ночь, а ночь в день, отрывая человека от молитвы и делая его слабым и открытым перед лицом сомнений, соблазнов и горестей.

Страшный суд местного значения разразился над монастырьком почти сразу после того, как отец Нектарий широко отметил пять лет своего выдающегося наместничества.

Бедствия не замедлили дать о себе знать, словно напоминая монастырским насельникам все то, о чем они так долго и убедительно рассуждали, указывая на необходимость ремонта и шпыняя отца Кенсорина за его медлительность и неумейство.

Первой ласточкой новых перемен стал приказ отца игумена отделить обыкновенных прихожан от монахов и тем самым напомнить всему миру, кто тут в храме настоящий хозяин. Затем последовал приказ о том, что женщины должны стоять отдельно от мужчин, дабы не вводить в искушение эту лучшую часть человечества.

Затем последовало распоряжение женщинам стоять слева, а мужчинам справа.

Затем наоборот – женщинам повелевалось стоять справа, а мужчинам слева.

Затем пришел приказ, что к исповеди должны сначала подходить мужчины, а уж потом женщины и все прочие.

Затем то же самое было проделано с Чашей, приступать к которой следовало сначала монахам, потом мужчинами, а уж затем женщинам и всем остальным.

Затем появилось распоряжение о цыганах, запрещающее им приближаться к храму в целях попрошайничества и гадания; распоряжение о том, чтобы не пускать в храм непристойно одетых туристов; распоряжение выдавать женщинам сомнительного поведения головные платки и прикрывающие коленки юбки, – и так далее, и тому подобное.

Все эти целомудренные распоряжения, конечно, обличали в отце Нектарии выдающегося борца за чистоту православной веры, однако, вместе с тем, они сильно мешали бестолковым блужданиям прихожан, окончательно запутанных бесконечным числом указов и распоряжений.