Христос Яннарас - Вариации на тему Песни Песней (эссе о любви)

Первая трещина способности ощутить действительное: отказ от всякого индивидуального чаяния и требования: «Пусть заключает меня в ад сто, тысячу раз — лишь бы только существовал!» Действительное произносится только языком любви. Снимаешь с себя доспехи смысла и погружаешься, превратившись в нуль, в пустоту, в ничто. Тогда свобода незнания оказывается «превыше всякого знания». То, что превыше, не значит пустое, но скачок. Всякого честного ныряльщика всегда подстерегает апокалиптическая возможность быть поглощенным китом. Там, в глубине сердца морей, в бездне чрева кита, Бог есть имянный Жених. Его истина есть все любви.

Эрос и есть любовь, написано же, что Бог есть любовь. Которое есть и которое мыслится различаются чувством, как пламя от своего отражения. Непосредственный опыт теплоты, ощутимого тепла. И тогда язык источает откровение: Сей, являющийся причиной всего.., по избытку любовной благости становится вне Себя… и влечется любовью и эросом…

Если Бог и познается, и существует способом любви, тогда только ключом этого способа расшифровывается истина недостижимого. Однако способ [ 5 5. Способ здесь означает также и путь. ] любви в восхождении на вершину является самым трудным. На каждом шагу заросли нужды телесного удовлетворения, использования другого, подземный рев слепого желания. Действительное преломляется в обманчивых отражениях, шаг путается в смешении способа естества со способом любви.

Мы говорим об аскезе на языке живого откровения — не как о индивидоцентричной гимнастике для обуздания порыва, но как о ежедневном шагании к самоотречению и самоприношению. Не для того, чтобы естество было отвергнуто, но изменен способ, которым оно существует. И изменение не заключается только в смутном ограничении желания его легальностью.

Пример — учение о прелюбодеянии в Благовествовании. Здесь не идет речь о нарушении закона, оскорблении естественного института брака. Поэтому и осуждается не любовь, но первый росток, который прорастает во дворе желания — семя присвоения: А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем (Мф. 5:28). И легкости двоебрачия, которое позволял евреям закон, противопоставляется не какое-то другое, теперь уже запретительное решение, но набросок способа жизни в книге Бытия: И будут два одна плоть (2:24). Бог сопряг эту единую плоть, Он придал природе образ сущего общения ипостасей.

ВСЯ единоупряжная природа прекрасна, близ жизни. Моя и не моя, ближайшая и удаленнейшая непосредственность. И всегда неподвластная замораживанию описательной устойчивости. Природа — место происходящего. Путь — логос красоты, настойчивый призыв вожделения связи. Призыв осязаемый, связь неощутимая. Осязаемое отстояние и неощутимая близость, как в изумрудном отражении берега и в темно-голубой бездне дали. Непосредственность неощутима, как и заворожение улыбки.

Тело земли, блеск логоса природы и призыв космического блеска, ощутимый в человеческой плоти. Зеленеющие изгибы холмов, мягкая выпуклость плоти, как у розовых лепестков. Стройность берегов, расчерченные бухточки, живой трепет кожуры спелого плода. В шаге девушки — плеск прозрачной воды, текущей в песок. Голени — обточенный алебастр — бесконечно поднимаются, чтобы влиться в упругую плоть лилий. Ее грудь — две близнецы косули, на ней трепещет вся нежность цветов, и пестик ее сосцов подает опьянение. Шея — упругий стебель, ее волосы — стадо косуль, которые спускаются с косогора. Улыбка — свет первого рассвета, глаза — весеннее небо в прозрачности озера.

Опьянение весны, которая кружит голову самым маленьким букашкам в чашечках цветков. Порывы северного ветра, дыхание южного на опьяневших ветвях тела, они поют песню моря в лепестках глубочайших лилий. Природа в напряжении вожделения.

Природа мира была уже сложившейся мелодией, космическим рассветом упругой стремительности вожделения, призыва к любовной непосредственности. И способ бьпия природы — логос, воплощенный в разделении людей на мужа и жену.

Тогда увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма

(Быт. 1:31).

Как природа может быть весьма хорошей, когда заключает в себе возможность смерти? Тот же самый вопрос и для света: заключает ли он в себе возможность тьмы, или тьма есть только отречение, вольное уклонение от живительного световодства?

Природа — любовная мелодия Первостроителя — была и есть изумительный отголосок жизни. Тварная мелодия, способная отразить эхом путь нетварного — непресекающуюся жизнь. Однако также способна отразить путь смерти — ограниченное довольство твари.

Я сказал: вы — боги, и сыны Всевышнего — все вы. Но вы умрете, как человеки

(Пс. 81:6). Да, того, что мы есть, мы не знаем, знаем только, как происходят (здесь противопоставляется «быть» — «ейнбй» и «становиться» — «гйгнеуиуй») наши природные тление и смерть. Ощутимо и убедительно только то, что отклоняем, недоступно и неуловимо то, чего вожделеем. Бессмертие — призрачная идеологема или только желание и бесплодная надежда. Однако насколько мы действительно знаем границы природы и благодати, переступание жизни за процесс тления и смерти?

Если подчинение природы тлению есть возможность, но не необходимость, выбор свободы человека, тогда свобода есть изумительнее даже природы. С природой человеку даруется бытие, со свободой — возможность отречься от него. Сказать дару и Дарующему: нет. Если действительно так и происходит, тогда свобода воплощает в себе абсолютное уважение Бога к Своему творению. Уважение, мысль о котором кружит голову. Волнующая мера любви, которая только подчиняется любимому, никогда его не подчиняя.

Кружащая голову мысль о природе, подчиненной свободе, свобода — мера безмерного уважения к человеку. Насколько реальным является это утешительное головокружение? Насколько реальной является геометрия искривленного пространства в сравнении с опытно ощутимой эвклидовой. Опытное незнание, возможно, открывает больше, чем даже чувственная непосредственность.

Эвклидова природа известна нам как тленная, ставшая автономной от всякой нашей воли и свободы. Порыв самосохранения, увековечивания, господства: треугольный произвольный отпрыск природы, и сумма его углов всегда равна смерти.

Ибо не понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю… Ибо знаю, что не живет во мне, то есть в плоти моей, доброе… В членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих