Дмитрий Мережковский - Франциск Ассизский

В первом понятии геометрической точки заключено все будущее трехмерно-пространственное познание мира. Геометрия: движущаяся точка — линия; движущаяся линия — плоскость; движущаяся плоскость — тело. Так же и вся будущая религия Духа — Свободы — заключена в этом первом понятии, пронзающем сердце Иоахима: «Три».

Люди не могли бы объяснить двухмерным, абсолютно плоским существам, что значит геометрическое тело; или что такое высота и глубина; или как можно двигаться вверх и вниз. Точно так же и существа четырехмерные не могли бы объяснить людям, что значит то «тело духовное», pneumaticon, о котором говорит Павел, и почему для этого тела «верх» и «низ» — одно и то же; или как в простейшем опыте «левая перчатка надевается на правую руку»; и почему в опыте нисходящего к Матерям, Фауста, «опускаться» — значит «подыматься» и наоборот; и почему царство Божие наступит тогда, по «не записанному» в Евангелии слову Господню, «Аграфу», когда «верхнее сделается нижним, и нижнее — верхним».

В первом объяснении — трехмерности — плоским существам, — вся Евклидова геометрия ни к чему не послужила бы, а во втором объяснении — четырехмерности — людям вся метагеометрия Лобачевского тоже не послужила бы ни к чему, без предварительного, физически-метафизического опыта.

Чувственное, прямое и положительное знание о том, что такое «четвертое измерение», нам недоступно; но отрицательно и символически предчувственно мы кое-что о нем узнали бы, если бы могли себе представить, что значило бы для нас сделаться из «трехмерных», высоких и глубоких существ существами абсолютно плоскими, двухмерными; если бы мы могли себе представить ужас как бы расплющения под неимоверною тяжестью и то, как, лишившись физической свободы движения вверх и вниз — символа бесконечной свободы метафизической (в выборе «добра» и «зла», в том, что мы называем «свободою воли»), мы обрекли бы себя на движение по абсолютной плоскости, гнусное пресмыкание, ползание, — символ рабства бесконечного (ужас равный испытал бы, может быть, Ангел, превращаясь в насекомоподобного, плоского диавола). Только по этому ужасу оставленной нами позади «двухмерности», плоскости, — рабства — мы могли бы отчасти судить о том блаженстве свободы, какое мы испытали бы, если бы перешли из нашего мира, трехмерного, все еще сравнительно плоского, рабского, где и самый полет — только побеждаемое, но не побежденное падение, — в тот «четырехмерный», бесконечно-свободнейший мир окончательно побежденных глубин и высот, где уже «ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь, не отлучат нас от любви… во Христе» (Рим. 8, 39) и от свободы в Духе.

Здесь геометрия становится уже религией, — может быть, тою геометрией Божественного зодчества, по которой строятся миры; и восходящая лестница наших измерений геометрических становится лестницей все бóльших и бóльших освобождений, до той последней Свободы, чье имя — «Дух».

Кажется, именно таков подлинный нашими словами сказанный, религиозный опыт Иоахима, — новый не только в христианстве, но и во всех религиях, — опыт «трех состояний мира», tres status saeculi. [31] Concordia Novi et Veteris Testamenti. Venecia, 1519. P. 8. — Ernest Renan. Nouvelles études d'histoire religieuse. Paris: Calman Levy, 1924. P. 255. — Paul Eugene Louis Fournier. Études sur Joachim de Flore et ses doctrines. Paris: A. Picard & fils, 1909. P. 18. Три далеких предшественника Иоахима, — св. Августин, Скот Эриген и Амори Шартский. В «Граде Божием» и в «Истолковании Евангелия Иоанна» семь великих «годин», «веков» или «царств»: пять — в Ветхом Завете, в эоне Отца: первая година от сотворения мира до потопа, вторая — до Авраама, третья — до Давида, четвертая — до Вавилонского пленения, пятая — до Рождества Христова. Шестое царство Сына — настоящее; а седьмое — будущее, — царство Духа Святого, — «торжествующая церковь Иоанна», «Град Божий», civitas Dei, «тысячелетнее царство святых на земле», «день седьмой творения». — «Нынешняя Церковь, Петра, — учит Августин, — только тень будущей Церкви Иоанна»; та — лишь «странствие, путь, а эта — отечество»; та — «хороша, но прискорбна», а эта — «лучше и блаженна» (De civit. Dei. XX и XXI. — In Ioann. Evang. Tractat. 36. 124). Скот Эриген, в IX веке, соединяет семь Августиновых «царств» или «веков» — в три: Первый, Второй и Третий Завет. «Видимость Церкви настоящей, Сына, рассеется, как тень, в восходящем солнце будущей Церкви, Духа Святого», — учит Эриген (Gebhart. 59). Амори Шартский (Amaury de Chartres), в самом начале XIII века, ничего, вероятно, не зная об Иоахиме и ему неизвестный, тоже учит о «Трех Заветах». Он осужден и анафематствован на Латеранском соборе 1210 года (Fournier. 40). Учеников его сжигают на костре инквизиции в 1210 г. в г. Шампо (Champeaux) (Renan. Nouv. Étud. d'Hist. Relig. 222.) Ясного понятия о том, что ожидало бы нас, если бы мы перешли из «второго состояния мира», — «царства Сына», в «третье состояние», — «царство Духа», не может, конечно, дать нам Иоахим, без пережитого нами соответственного опыта — пронзающей сердце молнии Трех; он может только дать это смутно почувствовать — «увидеть, как сквозь тусклое стекло», — в религиозных символах, симфониях, созвучиях, «согласиях», concordia, Трех Заветов, — что он и делает.

Символы эти в Иоахимовом «Истолковании Апокалипсиса» следуют тройными рядами — созвучьями, сливаясь в одну божественную симфонию Трех.

«В первом Завете, Отца, — ночь; во втором Завете, Сына, — утро; в третьем Завете, Духа, — день».

«Звездный свет, ночной, — в первом; во втором — сумеречный; солнечный — в третьем».

«Всходы зеленеющие — в первом; во втором — колосья; в третьем — пшеница».

«В первом — крапива; розы — во втором; в третьем — лилии».

«Старцы — в первом; во втором — юноши; дети — в третьем». [32] Expositio in Apocalypsim. Venezia, 1527. Fol. 94, verso.

Мир для Иоахима не стареет, как для нас, а молодеет: старец — мир становится юношей; юноша — младенцем, и младенец снова рождается.

Если кто не родится (снова) от Духа, не может войти в царство Божие (Ио. 3, 5).

Это, кажется, первый из людей понял Иоахим, как закон для жизни не только человека, но и всего человечества. Мир движется во времени вперед, а в вечности — «вперед» и «назад» вместе, потому что в Третьем Царстве Духа, или в «четвертом измерении», по геометрическому символу, — все, что «впереди», то и «позади»: бывшее, райское утро, детство мира, есть и будущее царство Божие.

Или в ином порядке символов: «В первом Завете — вода; во втором — вино; в третьем — елей».

Или еще в ином порядке: «В бывшем состоянии мира, status totius saeculi, — земля; в настоящем — вода; в будущем — огонь». Gherardo da San Donnino. Introductio in Evang. Aetern. (Manouscr. Sorbon.). Fol. 100. verso: «vocat terram scripturam prioris Testamenti, acquam scripturam Novi Testamenti, ignem vero scripturam Evangelii Aeterni». Третий Завет для Иоахима и есть «Вечное Евангелие». Твердое, как земля, неподвижное — в Отце; движимое, текучее, как вода, — в Сыне; движущее, воздушное («газообразное», по-нашему), как пламя, — в Духе. [33] Gebhart. 75.