Дмитрий Мережковский - Тайна Запада: Атлантида - Европа

Очень любопытно презрение Еноха к искусству письмен. Ангелы «научили женщин писать на папирусе жидкою сажею (чернилами), от чего множество людей, из века в век и до сего дня, заблуждают, ибо не для того люди посланы в мир, чтобы скреплять истину слов тростью и сажею» (Hén., LXIX, 9 — 10). Но если вообще все письмена от дьявола, то Священное Писание от кого?

Так же любопытно, что и наука о звездах, по Еноху, — бесовская, а по Иосифу Флавию, вся мудрость Авраама — «звездная» — Божия (Joseph. Flav., Antiq., I, 69, ed. Niese).

Судя, вообще, по тому, как свалено здесь все в одну кучу, ничего из «демонской культуры» не спасется в день Суда.

Так — в Книге Еноха, но в несколько позднейшем апокалипсисе, «Книге Юбилеев», не так. Здесь, кажется, сохранилось первоначальное сказание о более глубоком соблазне Ангелов:

«Ангелы Господни, те, чье имя Егрегоры, Egrègoroi (Бодрствующие, Бдящие), сошли на землю, чтобы научить сынов человеческих творить на земле правду и суд».

Сходят для добра, если же все-таки делают зло, то невольно, вводят других в соблазн, потому что сами соблазнены; губят, потому что сами гибнут. Ибо тончайший соблазн — не голое зло, ни даже прикрытое маскою добра, а то, которое считает себя добром искренне; нераскаяннейший грех — для «святой цели», война жесточайшая — за «вечный мир».

Падшие ангелы — такие же за человека страдальцы, человеколюбцы, как титаны, Атлас и Прометей.

«Все от меня — искусство, знанье, мудрость» (Aesch., Prom., v. 506), — мог бы сказать и ангел Азазиил.

Вавилонский бог, Оаннес-Эа, чтобы научить людей тайнам богов, выходит из Океана — нижней бездны, водной, а бен-Элогимы сходят с неба — верхней бездны, звездной, но тайна обеих одна — магия.

Магии — божественной механике — учат людей и Атлас и бен-Элогимы. Магия — душа Атлантиды — соединяет обе половины мира — Восток и Запад.

Любят ли сыны Божьи сынов человеческих? Нет, только жалеют; восстают на Бога из жалости к людям, так же как Атлас и Прометей.

«Жалкие», «несчастные» — жертвы Бога, — вот что влечет к людям титанов и падших ангелов. Серафимы любят, Херувимы знают, а бен-Элогимы жалеют. Всем, кто не сделал выбора между Богом и дьяволом, но «остался сам по себе», — жало жалости пронзительно-сладостнее жала любви. Бога нельзя жалеть, а человека — можно, — вот соблазн. Кажется, Лермонтов понял его, как никто.

Кто, не сделав выбора, смешивает Бога с дьяволом, тот смешивает и любовь с жалостью. Что такое жалость? Как будто любовь — тень любви. Любовь над смертью торжествует, жалость ей покоряется; вечности требует любовь, жалость довольствуется временем. Если человек смертен весь, то любить его нельзя — можно только жалеть. Любовь иногда, в самом деле, безжалостна; жалость всегда как будто любовна. В здешней жизни, царстве смерти, горько любить, сладко жалеть. Путь любви на гору, путь жалости под гору; любить трудно, легко жалеть: вот почему так мало любящих, так много жалеющих.

Дьявол уже соблазнил одну половину мира, Восток, буддийскою жалостью; хочет теперь соблазнить и другую половину — Запад; хочет убить Бога — любовь — жалостью.

Видно по черноте обугленного камня, аэролита, каким огнем он горел, раскаленный добела, — «сладострастьем бесплотных духов», сладчайшею страстью, как будто небесного эроса — жалостью.

Родина ангелов там же, где был Эдем, — в верховье Двух Рек, Тигра и Ефрата. Ангелов заимствовал оттуда Израиль, после Вавилонского плена, и передал нам. Наши херувимы — ассирийские kherubu; наши ангелы-хранители — вавилонские lâmassu.

Чтобы увидеть живого бен-Элогима, надо вглядеться в стенное изваяние ангела, сохранившееся в развалинах Ниневийского дворца (Delitzsch, Mehr Licht, p. 51). Если бы мы увидели его на церковном иконостасе, то не сумели бы отличить oт наших византийских ангелов.

Длинная, как бы женская, риза, такие же волосы, лицо отрока-девы; круглая на голове шапка-тиара вавилонских царей; два крыла подняты к небу, два — опущены к земле; правую руку тоже поднял, опустил — левую, и взор поник, как будто соединяет небо с землею, в вечном мире или в вечной войне.

Tlaô — «страдаю», «терплю» — корень в имени «Атлас», всей «Атлантиды» корень, — нельзя не вспомнить, вглядываясь в это скорбное лицо. Видно, что уже не вернется на небо:

Не может, не хочет вернуться — хочет страдать с людьми. Любит ли их? Нет, жалеет. О, как не понять дочерей человеческих, соблазненных этою небесною жалостью! Кто кого пожалел, кто кого соблазнил?

Миром начали атланты, кончили войной, и ученики бен-Элогимов так же. Ангелы ведут войну на небе, люди — на земле; с Богом воевать научили их ангелы, а воевать друг с другом люди сами научились. «Все от меня — искусство, знанье, мудрость», — говорит бен-Элогим — Прометей; «Все для меня», — говорит Дух Войны. Вся механика-магия — бесконечная власть человека над природой — вся «культура демонов», служит ей одной, Войне.

«Там (в допотопном мире) были изначала славные исполины, nephilim, весьма великие, искусные в войне», по слову пророка (Варух., 3, 26). Все искусство этих «славных», все величие — война.

Дело, впрочем, и тут не обходится без жалости.

Ангелы учат людей ковать оружье, чтобы слабые могли защититься от сильных; но выходит, наоборот, как почти всегда у не любящих — только жалеющих: сильные подымают оружие на слабых.

«…Ангел Азазиил, соблазнивший Еву, научил сынов человеческих смертным язвам — щиту, броне, мечу — всем орудиям убийства. Вышли они из рук его против всех, живущих на земле, от того дня и до скончания века» (Hén., LXIX, 6–7).

«В мире конца не будет войне», по «Сибилле», почти современной «Еноху» (Sibyllina, III, 158). — «Все будут убивать друг друга», по вавилонскому пророчеству незапамятной древности (H. Winkler, Die babylonische Geisteskultur, p. 100).

«Смертная язва» веков и народов — война; только царство Мессии — конец истории, конец войны. «В эти дни, — возвещает Енох, — уже не будет ни железа, ни меди для войны, ни свинца, ни олова… Все это истребится на лице земли, когда явится Избранный» (Hén., LII, 8).