Дмитрий Мережковский - Иисус Неизвестный

«Солнце слепых – Христос язычник» (Шеллинг.) Слепо идут к Нему, еще не видят Его, но уже крестятся в Него, причащаются Ему, от начала времен: только в тот день, 6 января 29-го года, когда «раскололись» небеса над Иорданом, – увидели.

И было в те дни: пришел Иисус из Назарета Галилейского, и крестился от Иоанна в Иордане. И, когда выходил из воды, тотчас увидел расколовшиеся небеса, и Духа, как голубя, нисходящего на Него. И глас был с небес: Ты – Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение. (Мк. 1, 9–1.)

Это Маркове свидетельство, идущее от Петра, вероятного свидетеля того, что произошло в Вифаваре-Вифании, повторяют Матфей и Лука, не прибавляя от себя почти ничего, только изменяя, на первый взгляд чуть заметно, если же вглядеться пристальней, то глубоко и значительно.

Что-то Иисус «увидел»,

: на этом одном слове, в свидетельстве Марка-Петра, зиждется все. Что бы ни увидел Иисус, Он это увидел один , и только через Него, Его глазами, тогда же увидел Петр, или от Него услышал потом. Видел ли еще кто-нибудь, этот вопрос и в голову не приходит вероятному очевидцу, Петру, должно быть, потому что это естественно выпало, исчезло из памяти его, так же как из поля зрения самого Иисуса в ту минуту исчезло все: ни Иоанна, ни народа; Он – один, с глазу на глаз, с тем, что или Кого видит.

Что же значит «увидел»? Было это и не было? Если мы не больше, чем только поверим, – если мы не узнаем, не увидим сами, что это было – было действительнее всего, что бывает , может быть в мире, то мы недалеко уйдем от нынешней ученой смердяковской «мифологии», «мифомании»: «про неправду все написано».

Или, другими словами: что пережил Иисус в Вифаваре, – внутреннее ли только, «умственное видение», θεωρία νοητική, как полагает Ориген и другие отцы [369]или что-то большее, – невозможный для нас, непостижимый, но более действительный, чем все возможное, внутренне-внешний, умственно-чувственный, духовно-телесный прорыв из этого мира в тот, как бы из трех измерений в четвертое, – то, что можно выразить с точностью только одним словом: чудо?

Вглядываясь пристальнее, чтобы ответить на этот вопрос, в едва заметные отличия Марка от Луки, мы видим, какая между ними огромная качественная разница двух религиозных опытов.

Когда же крестился весь народ, и Иисус, крестившись, молился, отверзлось небо.

И Дух Святой нисшел на Негов телесном виде , как голубь, и был глас с небес. (Лк. 2, 21–22.)

Здесь, у Луки, «видит» уже не только один Иисус, но и «весь народ»: точка опоры переносится из одного во всех, изнутри во вне; внутренне-внешнее, прозрачное, становится только внешним, непроницаемым; умственно-чувственное – только чувственным. С крайнего края земли, горизонта двух миров, с той узкой, как лезвие ножа, последней черты, где зияет прорыв из этого мира в тот, из трех измерений в четвертое, – падает Лука назад в этот мир, в три измерения, не успев заглянуть за черту.

Там, у Марка-Петра – у самого Иисуса – молнийный миг прозрения-прорыва есть почти геометрическая точка все на том же крайнем краю, последней черте между временем и вечностью: « тотчас – вдруг , выходя из воды, увидел (Иисус) расколовшиеся небеса»; а здесь – у Луки – линия длящегося времени: «когда Иисус молился , отверзлось небо». Падает и здесь Лука с лезвийно-узкой черты, назад во время, не успев заглянуть в прорыв вечности.

Там, у Марка, Иисус видит «Духа, нисходящего, как голубь». Два возможных смысла в этом «как»: две меры – два мира. Или сам Дух имеет вид голубя (точнее, «голубки», περιστερα), или только полет Его тих, плавен, как полет голубя; тихое веяние, дыхание Духа, – как веяние крыл голубиных. Только один из этих двух смыслов уцелел и разросся у Луки; другой – уничтожен, чем и двухмерность – двухмирность всего явления разрушена. «Дух Святой нисшел в телесном виде, как голубь». Здесь уже стынет, тяжелеет все. Дух еще не превратился в Голубя, но вот-вот «превратится», – страшно сказать, как в «Превращениях», «Метаморфозах» Овидия, боги превращаются в животных. Голубь Духа скоро будет изваян, точно из мрамора, эллинским, языческим резцом. Мы уже не знаем, не помним, – помнит ли сам Лука? – почему Высочайшее так снижается, – Дух становится животным.

Знамения меркнут, тускнеют, теряют огненную прозрачность; все меньше являют то, что за ними. Если еще не у самого Луки, то где-то уже близко к нему, оплотнеет чудо, огрубеет, овеществится. Сам Лука – еще в мистерии – в том, что было ; но где-то, близко к нему, уже «миф» – то, чего не было .

Между Марком и Лукою – Матфей. Видно, уже и по его свидетельству, откуда и куда все идет.

И, крестившись, Иисус тотчас вышел из воды, и се отверзлисьЕму небеса, и увидел Он Духа Божия, Который сходил, как голубь, и ниспускался на Него. (Мт. 3, 16.)

Здесь точка опоры, на которой зиждется свидетельство, – еще внутри Иисуса, в том, что Он видит ; и молнийный миг, прорыв из времени в вечность, двухмерность, двухмирность, в явлении Духа-Голубя, – все как будто еще уцелело. Но что уже не все, видно, по гласу с небес, обращенному не к одному Иисусу: «Ты – Сын Мой возлюбленный», а ко всем, или, по крайней мере, к двум – Крестителю и Крестнику: « Этот есть Сын Мой возлюбленный» (Мт. 3, 17.)

Центр тяжести, если еще не сдвинулся, то уже поколебался у Матфея, – вот-вот сдвинется от Марка к Луке – от мистерии к мифу.

К первому свидетелю Марку-Петру, и здесь, как во многом другом, возвращается последний свидетель, Иоанн. Снова взлетает он, с божественной, как бы не своею, легкостью, к той лезвийно-узкой черте, где зияет умственно-чувственный, внутренне-внешний прорыв из времени в вечность, из трех измерений в четвертое.

И засвидетельствовал Иоанн (Креститель), говоря: я видел Духа, сходящего с неба, как голубь, и пребывающего на Нем. (Ио. 1, 32.)

Но здесь уже свидетельство не самого Иисуса, а только Иоанна, и не в настоящем, а в прошлом: молнийный миг самого чуда – прорыва – для св. Иоанна или несказуем, или потерян, забыт.

Кроме наших четырех Евангелий, есть еще три свидетельства о Вифаварском чуде, столь же исторически-подлинных, и лишь немногим позднейших (на одно, два поколения); три не ложных, а утаенных Евангелия, «Воспоминания Апостолов», по глубокому слову Юстина. Все три говорят об одном, если не вовсе умолчанном, то почти никем, за две тысячи лет христианства, не услышанном – о крещенском явлении Света.