Матвей Барсов - СБОРНИК СТАТЕЙ ПО ИСТОЛКОВАТЕЛЬНОМУ И НАЗИДАТЕЛЬНОМУ ЧТЕНИЮ ДЕЯНИЙ СВЯТЫХ АПОСТОЛОВ

Другие указания можно извлечь из жизни того же Сенеки. Внутренняя перемена, о которой он упоминает в письме к Люцилию, обнаруживалась, по словам Тацита, и внешним образом. Спустя немного после смерти Бурра, именно в 64-м году, Сенека просит у Нерона дозволения возвратить ему полученные от него богатства; не хочет, чтобы его клиенты приходили к нему каждое утро с поздравлением и провожали его по городу, как требовал того обычай. Его стол, бывший до того времени роскошным, делается простым. Он сам не является почти никуда. Все это указывает в нем человека, решившего искать мира и славы не в земных удовольствиях и отличиях. Не будь письма к Люцилию, мы увидели бы в том только выражение сурового стоицизма; но он пишет о перемене, преобразовании, а это не было бы согласно с его прежними принципами. А между тем даже хронология показывает, что существовало полное согласие.

Несмотря на это, повторяем: невозможно видеть в Сенеке христианина, даже тайного. Ни его положение, ни слабость его характера не допускают, чтобы он, будучи христианином, не высказал или не дал понять своих убеждений. Если в его сочинениях много христианских понятий, которые мог высказать только христианин Павел, то в них много и такого, чего христианин не написал бы, много пропусков, которые христианин пополнил бы. В доказательство укажем на пропуск учения об искуплении. Таким образом Сенека остался верен стоическому принципу, совершенно противоположному принципу христианскому. Он учит, напр., что сила человека — в нем самом. В этом-то учении, может быть, и заключается настоящий ключ к примирению всех данных за и против Сенеки. Итак, Сенека увидел ап. Павла, узнал христианское учение, насколько оно соответствовало его философской системе, принял его только как философскую систему, помогающую человеку извлекать силу единственно из своего внутреннего источника. Если его изображение истинного мудреца (посл. 41) содержит такие черты, по которым почти нельзя не узнать в нем Иисуса Христа, то в целом это портрет стоика. Хотя христианин и стоик могут иметь нечто общее, но у него их разделяет целая бездна, которой Сенеке никогда не удалось перейти, хотя он и стремился к тому при помощи Павла.

Но если христианство того времени обратило на себя внимание даже лиц, высокопоставленных в обществе, каков, напр., Сенека, то почему Тацит, писавший несколько позже, говорит о христианах, как о презренной секте, и их учению не придает значения?

Такими странностями полна история религий. Всякая господствующая религия презирает тех, кто уклоняется от единства с нею, и органы ее, даже преданные ей, делаются посему эхом ее мысли и антипатии. Значит, нет ничего удивительного, если Тацит в своих Анналах, император в своих декретах называют христиан презренной сектой. Впрочем, Тацит противоречит сам себе. В одном месте он называет христиан ничтожной сектой, а христианское учение суеверием, в другом, касаясь Помпония (Annal. XIII, 32), говорит, что это суеверие увлекло знатнейших римских патрициев. А это увлечение началось, конечно, со времен Павла.

Другой вопрос, менее интересный для нас: почему в первые два года пребывания Павла в Риме его положение не изменилось ни к лучшему, ни к худшему? Мы не имеем никаких данных, показывающих, чтобы его дело подвинулось вперед на суде, а последние слова Деяний доказывают даже противное.

На этот вопрос можно отвечать только вопросами. Не ожидали ли кого-нибудь из Иудеи, уполномоченного поддерживать перед императором обвинение против Павла, выраженное перед Феликсом и Фестом? На основании характера римского законодательства, некоторые отвечают на этот вопрос утвердительно. Но другие возражают, что теперь процесс Павла изменился в существе своем, что в Кесарии, со времени произнесения апелляции к императору, не упоминается об иудеях, отправляющихся в Рим, что ни Деяния, ни сам Павел, говоря о своем процессе, не упоминают ни об отсутствии, ни о присутствии обвинителей, пришедших из Иудеи. Итак, может быть, или судопроизводство велось письменно и потому не могло идти скоро, или медленность его зависела от небрежности, свойственной римским неограниченным правителям, или оно было следствием ходатайства друзей Павла, видевших в замедлении суда пользу для него. Как бы то ни было, но Дееписатель говорит, что Павел пользовался два года почти полной свободой. Был ли он освобожден? Когда умер — в первое или второе пребывание в узах в Риме?

Фаррара.

Когда с последним словом в книге Деяний Апостольских мы лишаемся живописного и верного руководства св. Луки, факел христианской истории на время мгновенно погасает. Нам предоставляется, так сказать, ощупью бродить среди извилин катакомб. Даже окончательные труды жизни ап. Павла нам известны лишь настолько, что мы только с неясностью можем делать о ней заключение из случайных намеков в пастырских посланиях. В отношении подробностей многих лет в жизни ап. Павла мы не имеем ничего такого, на что бы можно было опереться, исключая легких и неопределенных намеков, ходячих слухов и ложных впечатлений, создаваемых произвольными измышлениями еретических сказаний.

Это молчание есть, вероятно, само по себе результат страшных сцен, в которых погибли апостолы. Для безопасности всей общины было необходимо, чтобы книги христиан, в случае выдачи их несчастной слабостью «предателей» или открытия пронырливой злобой доносчиков, не содержали в себе ничего компрометирующего их. Но как мог бы, например, писать св. Лука, не компрометируя себя и общины христиан, если бы он хотел подробно изложить ужасы Неронова гонения? Не лишено основания предположение, что внезапное окончание книги Деяний Апостольских могло зависеть именно от невозможности говорить без негодования и отвращения об императоре и правительстве, которые между 64 и 68-м годами подвергали невинных мужей и жен жестокостям, возбуждавшим сострадание даже самих язычников. Всякий иудей и христианин, бравшиеся за такие темы, могли трактовать о них только под маской криптографа, скрывая значение своего сочинения от всех, кроме немногих, посвященных в такие символы, как символы Апокалипсиса. Только в этой одной книге мы имеем возможность слышать тот вопль ужаса, который зверские жестокости Нерона вырывали из груди христиан.

Но если мы так мало знаем хотя сколько-нибудь достоверного о св. ап. Петре, то неудивительно, что о других апостолах, за единичным исключением ап. Иоанна и (в более широком смысле слова «апостол») св. Иакова, брата Господня, мы едва ли знаем что-нибудь вообще. Апостолам Петру, Иоанну и Иакову, брату Господню, по верованию христиан, Христос, после Своего воскресения «открыл истинный гносис », т. е. глубочайшее разумение христианского учения. Замечательно, что так мало повествуется об остальных апостолах, и даже это малое всецело зависит от неопределенного и неудостоверенного предания. Странствовали ли они все в качестве миссионеров? Умерли ли они все как мученики? Ираклион, во втором столетии, свидетельствовал, что апостолы Матфий, Фома, Филипп и Матфей умерли естественною смертью, и св. Климент Александрийский приводит это свидетельство без всякого опровержения. В Новом Завете повествуется о смерти только одного апостола и повествуется лишь в двух словах — άνεΐλε μαχαίρα — «убить мечом». Это именно мученичество св. Иакова Старшего, сына Заведеева. Об ап. Филиппе мы с достаточной достоверностью знаем, что он много лет был епископом и умер в великой чести в Иераполе, во Фригии. Евсевий Кесарийский делает особенное замечание об его дочерях, из которых две были девственницы и одна была замужем и погребена в Ефесе. Трудно вполне отрицать, чтобы тут не было какого-либо смешения между Филиппом апостолом и Филиппом диаконом; но нет основания к отрицанию того, чтобы оба они не имели дочерей девственниц; а Поликрат выразительно говорит, что Филипп, который считался одним из великих «светочей Азии», был одним из двенадцати. Если мы обратимся к остальным из двенадцати избранных учеников Спасителя, то во всем, что о них говорится, мы находим лишь в высшей степени скудные сведения. Прежде всего о них сообщается то, что они не разлучались между собой в течение двенадцати лет, потому что Христос, в Своих прощальных словах, повелел им в течение этого периода оставаться в Иерусалиме. Согласно с этим, мы находим, что до этого времени ап. Павел есть единственный апостол, о миссионерских путешествиях которого вне пределов Палестины мы имеем какое-либо свидетельство, между тем как после этого времени мы находим в Иерусалиме только Иакова, брата Господня, в качестве постоянного епископа матери Церкви.