Джидду Кришнамурти - Комментарии к жизни. Книга первая

Идея для нас более важна, чем факт. Понятие того, чем кто-то должен был бы быть, имеет больше значения чем, какой он есть. Будущее всегда более очаровывает, чем настоящее. Образ, символ имеет большую ценность, чем фактическое, и на фактическое мы пробуем наложить свою идею, образец. Так мы создаем противоречие между тем, что есть, и тем, что должно быть. Что должно быть— это идея, фикция. Так появляется противоречие между фактическим и иллюзией — не в них, а в нас. Нам больше нравится иллюзия, чем фактическое. Идея более притягательна, более удовлетворяющая, и поэтому мы цепляемся за нее. Таким образом, иллюзия становится реальностью, а фактическое становится неправильным, и мы оказываемся в ловушке этого противоречия между так называемым неправильным и так называемым реальным.

Почему мы цепляемся за идею, преднамеренно или подсознательно, и отбрасываем фактическое? Идея, образ — они самоспроецированные, это форма самопоклонения, самоувековечивания и, следовательно, удовлетворения. Идея дает силу возвышаться, самоутверждаться, руководить, формировать, и в идее, которая самоспроецирована, никогда нет отрицания «я», распада «я». Так образец или идея обогащают «я». И это, как полагают, является любовью. Я люблю своего сына или своего мужа, и я хочу, чтобы он был этим или тем, я хочу, чтобы он был кем-то другим, чем он сейчас является.

Если нам нужно понять то, что есть, нужно отбросить образец или идею. Избавиться от идеи становится трудным только тогда, когда нет никакой необходимости в том, чтобы принять то, что есть. В нас существует противоречие между идеей и тем, что есть, потому что самоспроецированная идея приносит большее удовлетворение, чем то, что есть. Только когда то, что есть, фактическое, предстает перед нашим лицом, образец ломается. Поэтому вопрос не в том, как освободиться от идеи, а в том, как смело встретиться с фактическим. Это возможно только, когда есть понимание процесса удовлетворения через него, понимание движения собственного «я».

Мы все ищем самоудовлетворения, хотя различными способами: через деньги или власть, через детей или мужа, через страну или идею, через служение или принесение в жертву, через доминирование или подчинение. Но является ли это самоудовлетворением? Объект удовлетворения всегда самоспроецирован, выбран по собственному желанию, так что эта тяга к удовлетворению есть форма самоувековечивания. Или сознательно, или подсознательно, мы сами выбираем способы самоудовлетворения, это основывается на желании удовлетворения, которое должно быть постоянным. Так что поиск самоудовлетворения — это поиск постоянства желания. Желание является всегда кратковременным, оно не имеет никакого постоянного местонахождения. Оно может на какое-то время увековечить объект, за который оно цепляется, но у самого желания нет никакого постоянства. Мы инстинктивно знаем об этом, так что мы пытаемся сделать постоянной идею, веру, любой предмет или взаимоотношения. Но, поскольку это также невозможно, возникает необходимость создания переживающего как постоянной сущности, «я» отделенного и отличного от желания, думающего, отделенного и отличного от своих мыслей. Это разделение явно ложное, ведущее к иллюзии.

Поиск постоянства — постоянная мольба самоудовлетворения. Но «я» никогда невозможно удовлетворить, «я» является непостоянным, и то, в чем оно находит удовлетворение, также непостоянно. Продление себя — это распад, в нем нет никакого элемента преобразования, нет дыхания нового. «Я» должно закончиться для того, чтобы возникло новое. «Я» — это идея, образец, пучок воспоминаний, и каждое удовлетворение есть дальнейшее продолжение идеи, опыта. Опыт всегда принимает меры для собственного сохранения, так как переживающий вечно отделяется и дифференцирует себя от опыта. Поэтому всегда должна быть свобода от опыта, от желания испытать. Удовлетворение — это способ скрыть внутреннюю бедность, пустоту, а в удовлетворении присутствуют горе и боль.

Человек, сидящий напротив, начал с представления себя, так как он хотел задать несколько вопросов. Он сказал, что читал практически каждую серьезную книгу о смерти и будущей жизни, прочел книги древних времен, также современные. Он был чоОбщества, посетил много сеансов с участием именитых и уважаемых медиумов и видел много проявлений загробной жизни, которые никоим образом не были фальшивыми. Поскольку он глубоко изучал этот вопрос, несколько раз он и сам видел вещи метафизического характера. Но, конечно, добавил он, они могли бы быть порождены его собственным воображением, хотя, как считал он, они были реальными. Однако, несмотря на то, что он читал необычайно много, говорил со многим людям, которые были хорошо информированы, и видел бесспорные физические проявления тех, кто был мертв, он все еще неудовлетворен тем, что он понял суть вопроса. Он серьезно обсуждал проблему веры и неверия. У него были друзья среди тех, кто твердо верил в жизнь после смерти, а также среди тех, кто отрицал ее полностью и придерживался того, что жизнь заканчивалась после смерти физического тела. Хотя он и приобрел знания и значительный опыт в психологических вопросах, у него в голове оставался элемент сомнения, и, поскольку годы его шли, он хотел познать истину. Смерти он не боялся, но хотел знать правду о ней.

Поезд прибыл на станцию, и как раз мимо проезжала двухколесная повозка, запряженная лошадью. На повозке лежал человеческий труп, обернутый в грязную ткань и привязанный к двум длинным зеленым бамбуковым свежевырубленным шестам. Из какой-то деревни его везли к реке, чтобы сжечь там. Как только повозка двигалась по неровной дороге, тело под покрывалом сильно дергалось, и хуже всего, очевидно, приходилось голове. В повозке помимо извозчика был еще один пассажир, должно быть, близкий родственник, поскольку его глаза были красны от долгого рыдания. Было начало весны, и небо было нежно-голубое. Дети играли и кричали в грязи дороги. Смерть, должно быть, была обычным зрелищем, так как каждый продолжал делать то, чем он занимался. Даже следователь по установлению причины смерти не смотрел на повозку и ее ношу.

Вера определяет опыт, и тогда опыт подкрепляет веру. Во что вы верите, то и переживаете. Ум указывает и интерпретирует опыт, одобряет или отклоняет его. Сам ум — это результат опыта, и он может признать или испытать только то, что ему знакомо, что он знает, на любом уровне. Ум не может пережить то, что еще неизвестно. Ум и его отклик имеют большее значение, чем опыт, и полагаться на опыт как на средство понимания истины означает быть загнанным в клетку невежества и иллюзии. Желать пережить истину значит отрицать истину, поскольку желание обуславливает, а вера — это очередное прикрытие желания. Знание, вера, убеждения, выводы и опыт — это помехи для истины, они — та самая структура «я». «Я» не может быть, если нет накопленного результата опыта, а страх смерти — это страх не быть, не переживать. Если бы была уверенность, определенность переживаемого, не было бы никакого страха. Страх существует только во взаимоотношениях между известным и неизвестным. Известное вечно пытается охватывать неизвестное, но охватить оно может только уже известное. Неизвестное никогда не может быть пережито известным, нужно забыть пережитое, чтоб появилось неизвестное.