Джидду Кришнамурти - Комментарии к жизни. Книга третья

«Вы не отвечаете на мой вопрос, сэр, — настаивал он. — Что я должен делать?»

Вы хотите убежать от страдания или быть свободным от него?

Если вы просто хотите убежать, тогда таблетка, вера, объяснение, развлечение может «помочь» с неизбежными последствиями зависимости, страха и так далее. Но если вы желаете быть свободным от горя, вы должны прекратить убегать и осознавать его без суждения, без выбора.

Вы должны наблюдать его, изучать, знать все его сокровенные уловки, тогда вы не будете пугаться его, и больше не будет яда жалости к себе. С пониманием горя появляется свобода от него. Чтобы понимать горе, должно происходить фактическое его переживание, а не словесная фикция.

«Можно задать только один вопрос? — вмешался один из остальных. — Каким образом следует проживать обыденную жизнь?»

Как если бы вы жили в течение того единственного дня, в течение того единственного часа.

«Как?»

Если бы у вас был только один час, чтобы жить, что бы вы делали?

«Я действительно не знаю», — ответил он с тревогой.

Вы бы не организовали и исполнили то, что необходимо внешне, ваши дела, ваше желание и так далее? Вы бы не позвали вашу семью и друзей вместе и не попросили бы у них прощение за вред, который вам пришлось причинить им, и не простили бы их за всякий вред, который они могли бы причинить вам? Вы не умерли бы полностью по отношению ко всему, что связано с умом, с желаниями к миру? И если это можно сделать за час, тогда это также может быть сделано за дни и годы, которые остаются.

«Такое действительно возможно, сэр?»

Пробуйте это, и вы выясните.

Море было спокойным, а горизонт ясным. Пройдет еще час или два прежде, чем солнце взойдет из-за холмов. Убывающая луна заставляла воды танцевать. Она была настолько яркой, что вороны в окрестности проснулись и закаркали, разбудив петухов. Через некоторое время вороны и петухи снова умолкли, было слишком рано даже для них. Стояла удивительная тишина. Это была не тишина, наступающая после шума, или задумчивое затишье перед штормом.

Это не был тишина «до и после». Ничто не двигалось, ничто не шевелилось среди кустарников. Была всеохватывающая тишина с ее проникающей интенсивностью. Это не было краешком тишины, но самой ее сущностью, и она выметала всякую мысль, всякое действие. Ум почувствовал эту неизмеримую тишину и сам стал тихим, или, скорее, передвигался в тишине без сопротивления его собственной деятельности.

Мысль не оценивала, не измеряла, не принимала тишину, она сама была тишиной. Медитация была непринужденной. Не было никакого медитирующего, не было мысли, преследующей цель, поэтому тишина была медитацией. Эта тишина имела собственное движение, и она проникала в глубины, в каждый уголок ума. Тишина была умом, мнение не стало тихим. Тишина бросила свое семя в самом центре ума, и хотя вороны и петухи снова объявляли рассвет, эта тишина никогда не закончится. Солнце теперь показывалось из-за холмов, длинные тени падали поперек земли, и сердце будет следовать за ними весь день.

Женщина, которая жила по соседству, была весьма молода, имела троих детей. Ее муж возвратится из офиса поздно после обеда, и после игр они все будут улыбаться ему через стену. Однажды она пришла с одним ребенком, чисто из любопытства.

Она мало что рассказала, да и было немного, что сказать. Она говорила о разных вещах: об одежде, автомобилях, образовании и выпивке, о клубной жизни и вечеринках. Среди холмов послышался шепот, но он исчез прежде, чем вы могли прислушаться к нему. За словами что-то скрывалось, но у нее не было времени, чтобы слушать. Ребенок стал беспокойным и неугомонным.

«Интересно, почему вы тратите впустую ваше время на таких людей? — спросил он, когда вошел. — Я знаю ее, светская бабочка, хороша на коктейльных вечеринках с определенным уровнем вкуса и денег, я удивлен, что она вообще пришла на встречу с вами. Явная трата вашего времени, но, возможно, она получит кое-какие уроки из этого. Вам, должно быть, знаком такой тип женщин: шмотки и драгоценности, а главный интерес к себе самой. На самом деле я пришел, чтобы поговорить о чем-то другом, конечно, но, увидев ее здесь, я довольно расстроился. Извините, что я заговорил о ней».

Моложавый мужчина с хорошими манерами и культурным голосом, он был педантичен, аккуратен и довольно суетлив. Его отец был известен в политической сфере. Он был женат и имел двух детей, и достаточно зарабатывал, чтобы сводить концы с концами. Он мог бы легко зарабатывать больше денег, сказал он, но это не стоило того. Он обучит детей в колледже, и после того им придется самим заботиться о себе. Он рассказывал о своей жизни, о капризах судьбы, взлетах и падениях его существования.

«Проживание в городе стало для меня кошмаром, — продолжал он. — Шум большого города беспокоит меня невероятно. Детский гам в доме это уже достаточно плохо, но рев города, с его автобусами, автомобилями и трамваями, стук, который слышится при строительстве новых зданий, соседи с их ревущим радио — вся отвратительная какофония из шума совсем меня разрушает и разбивает. Кажется, я не могу приспособиться к нему. Мой ум страдает из-за этого, и даже физически шум мучит меня. Ночью я запихиваю что-нибудь себе в уши, но даже тогда я знаю, что шум есть. Я не совсем „больной“ еще, но стану им, если не сделаю что-нибудь с этим».

Почему вы думаете, что шум оказывает такое воздействие на вас? Разве шум и тишина не связаны с друг другом? Есть ли шум без тишины?

«Все, что я знаю, так это то, что тот шум, почти сводит меня с ума».

Предположим, что вы слышите постоянный лай собаки ночью. Что происходит? Вы приводите в движение механизм сопротивления, верно? Вы сражаетесь с шумом собаки. Сопротивление указывает на чувствительность?

«Я имею много таких сражений, не только с шумом собак, но и с шумом радио, шумом детей в доме и так далее. Мы живем на сопротивлении, не так ли?»

Вы действительно слышите шум или же только осознаете то волнение, которое он создает в вас и которому вы сопротивляетесь?

«Я не совсем понимаю вас. Шум тревожит меня, и, естественно, что ты сопротивляешься причине тревоги. Разве сопротивление не естественно? Мы сопротивляемся почти всему, что является болезненным или печальным».

И в то же самое время мы приступаем к взращиванию радостного, прекрасного. Мы не сопротивляемся ему, хотим больше. Именно только неприятным, тревожащим вещам мы сопротивляемся.

«Но, как я сказал, разве это не совершенно естественно? Все мы инстинктивно так поступаем».

Я не говорю, что это ненормально, это так, повседневный факт. Но, сопротивляясь неприятному, уродливому, тревожащему и принимая только то, что является радостным, мы не вызываем постоянный конфликт? И не приводит ли конфликт к отупению, нечувствительности? Этот двойной процесс принятия и отвержения делает ум эгоцентричным в его чувствах и действиях, верно?