Джидду Кришнамурти - Комментарии к жизни. Книга третья

«Благодаря обществу я имею деньги, пищу, одежду, кров и я должен сделать что-нибудь в ответ. Я воспользовался моим накопленным добром в пределах рамок общества, и было бы неблагодарностью с моей стороны повернуться к нему спиной. Я должен сделать что-то хорошее для общества, хорошее в широком смысле, и не как какой-нибудь добряк».

Я понимаю, что вы имеете в виду. Но даже если вы возвратили бы все, что накопили, освободило бы это вас от вашего долга? То, что общество уступило благодаря вашим усилиям, сравнительно легко отдать обратно. Вы можете отдать это бедным или государству. А потом что? Вы все еще имеете ваш «долг» перед обществом, потому что вы все еще часть его, вы один из его граждан. Пока вы принадлежите обществу, отождествляете себя с ним, вы являетесь и дающим, и берущим. Вы сохраняете его, вы поддерживаете его структуру, не так ли?

«Да, так. Я, как вы говорите, неотъемлемая часть общества, без него меня нет. Так как я являюсь и хорошим, и плохим для общества, то должен избавляться от плохого и поддерживать хорошее».

В любой данной культуре или обществе, «хорошее» — это принятое, уважаемое. Вы хотите поддерживать то, что является благородным в пределах структуры общества, так ли это?

«Что я хочу делать, так это изменить общественный устой, в ловушке которого находится человечество, я говорю это совершенно искренне».

Общественный устой основан человеком. Он не является не зависимым от человека, хотя и имеет собственную жизнь, человек тоже не является не зависимым от него, они находятся во взаимосвязи. Изменение в пределах устоявшегося образца — это вообще не изменение, а простая модификация, преобразование. Только покончив с общественным устоем, не строя другой, вы можете «помочь» обществу. До тех пор, пока вы принадлежите обществу, вы только помогаете ему ухудшаться. Все общества, включая самые удивительно утопические, имеют внутри семена их собственной коррупции. Чтобы изменить общество, вам нужно вырваться из него. Вы должны прекратить быть таким, каково общество: алчным, амбициозным, завистливым, стремящимся к власти и так далее.

«Вы имеете в виду, что я должен стать монахом, саньясином?»

Конечно, нет. Саньясин просто отказался от внешнего проявления мира, от общества, но внутри он все еще часть его. Он все еще сгорает от желания достичь, получить, стать.

«Да, я понимаю это».

Конечно, так как вы сожгли себя в политике, ваша проблема не только в том, чтобы вырваться из общества, но и полностью вернуться к жизни снова, чтобы любить и быть простым. Без любви, что хотите, делайте, но вы не познаете полноту действия, единственно которое может спасти человечество.

«Это правда, сэр: мы не любим, мы не просты по-настоящему».

А почему? Потому что вы так обеспокоены реформами, обязанностями, респектабельностью, становлением кем-то, стремлением к противоположному берегу. Во имя другого вы обеспокоены вами же самими. Вы в ловушке вашей собственной скорлупы. Вы думаете, что вы центр этой прекрасной земли. Вы никогда не приостанавливаетесь, чтобы взглянуть на дерево, на цветок, на плавно текущую реку, а если как-то случайно вы взглянете, ваши глаза наполняются умственными идеями, а не красотой и любовью.

«Опять же, это правда. Но что делать?»

Вглядывайтесь и будьте просты.

Кусты роз прямо за воротами были усыпаны яркими красными цветами, сильным ароматом, и над ними парили бабочки. Там были также ноготки и цветущий сладкий горох. Сад выходил к реке, и тем вечером она была напонена золотистым светом от лучей заходящего солнца. Рыбацкие лодки, созданные по форме гондол, темнели на тихой глади реки. Деревня среди деревьев на противоположной стороне была на расстоянии свыше мили, и все же через воду ясно доносились голоса. От ворот шла тропинка, ведущая вниз к реке. Она присоединилась к грунтовой дороге, которая использовалась сельскими жителями для того, чтобы добираться в город и обратно. Дорога резко обрывалась у берега ручья, который впадал в большую реку. Это не был песчаный берег, в нем преобладало большее количество влажной глины, и ноги утопали в ней. Через ручей в этом месте вскоре построят бамбуковый мост, но сейчас была лишь неуклюжая баржа, загруженная спокойными сельчанами, которые возвращались после торговли в городе. Двое мужчин перевезли нас через ручей, в то время как сельские жители сидели, поеживаясь от вечернего холода. Там имелась маленькая жаровня, которую зажгут, когда станет еще темнее, но луна даст им свет. Маленькая девочка несла корзину дров, которая была слишком для нее тяжела. Когда девочка пересекла ручей, то оказалось, что ей трудно поднять ее, но с некоторой помощью она аккуратно поставила ее на свою маленькую голову, и ее улыбка, казалось, озарила вселенную. Все мы поднялись осторожными шагами на крутой берег, и вскоре сельчане отправились, болтая, вниз по дороге.

Здесь была открытая местность, и почва была очень богата илом многих столетий. Плоская, хорошо вспаханная земля, местами с изумительными старыми деревьями, протянулась к горизонту. Преобладали поля приятно пахнущего гороха, белые из-за цветов, а также озимой пшеницы и других зерновых. На одной стороне текла река, широкая и изгибающаяся, у реки стояла деревня, шумевшая от деятельности. Дорожка здесь была очень древней, как считают, по ней прошелся Просвещенный, и паломники использовали ее в течение многих столетий. Это был священный путь, и то здесь, то там вдоль этого священного пути стояли маленькие храмы. Манговые и тамариндовые деревья были тоже очень стары, и некоторые усыхали, повидав так много. На фоне золотого вечернего неба они казались величественными, а их ветви темными и открытыми. Немного далее была бамбуковая роща, желтеющая от возраста, и в маленьком фруктовом саду коза, привязанная к дереву, блеяла своему дитя, которое всюду скакало и прыгало. Тропа вела далее мимо скотного водоема в другую манговую рощу. Там было затаившее дыхание спокойствие, и все познало благословенный час. Земля и все на ней стало святым. Это не было так, что ум осознавал это спокойствие как что-то вне себя, что-то, что нужно запомнить и сообщить, а как полное отсутствие всякого движения ума, нечто неизмеримое.

Он был моложавым мужчиной, сказав, что ему чуть за сорок, и хотя ему доводилось стоять перед зрителями и говорить с большой уверенностью, он довольно застенчиво вел себя. Как и многие другие из его поколения, он немного увлекался политикой, религией и социальной реформой. Был склонен к написанию стихов и мог рисовать на холсте. Несколькие из выдающихся лидеров были его друзьями, и сам он мог продвинуться далеко в политике. Но сделал иной выбор и был доволен держать свой свет, укрытый в далеком городе в горах.