Монах Лазарь (Афанасьев) - Оптинские были. Очерки и рассказы из истории Введенской Оптиной Пустыни

Недаром игумен Авраамий явился в сонном видении именно старцу Амвросию – тот также нес тяжкий крест недугов, также с любовью соблюдал обет нищеты иноческой. Однако на игумене Авраамии кончилась череда старцев и настоятелей Оптиной – незнаменитых, иногда известных лишь по имени. Но каждое такое имя надо поминать с любовью – их дела знает Господь. После него, немногим более чем через десятилетие, появились в Оптиной старец иеросхимонах Леонид и уже умудрившиеся в духовной жизни братья-монахи отцы Моисей (вскоре настоятель обители) и Антоний, скитоначальник. Через четыре года после кончины о. Авраамия близ Оптиной Пустыни чудесным образом возник Иоанно-Предтеченский Скит – «вертоград старчества».

Трепет объемлет, когда подумаешь, сколь священна эта земля, – вот этот малый участок русских пространств, на котором расположен Иоанно-Предтеченский Скит Свято-Введенской Оптиной Пустыни! Не оградой из камня или дерева он обнесен, сохраняя в себе, несмотря на все катастрофические повороты истории, благодатный мир Христов, – не оградой, – а живой, неумолкающей молитвой, достигающей небес: молитвами великих преподобных старцев Оптинских, многих поколений живших здесь иноков, богомольцев, собиравшихся сюда со всей Святой Руси, ибо здесь, как они полагали, к небу всего ближе, хотя и не на горах стоит знаменитый среди православных Оптинский Скит.

Где-то людские толпы удивляются великолепным дворцам, построенным знаменитыми архитекторами, расписанным великими художниками, наполненным диковинными и драгоценными изделиями, но нет большего благоговения и сердечного умиления для православного человека, чем при взгляде на небольшие домики Скита, где жили преподобные старцы: это и домик скитоначальников, где жили святые отцы наши Макарий, Анатолий (старший), Варсонофий, Феодосий, и «хибарка» старца Амвросия, приютившая после него преподобного Иосифа, затем преподобного Нектария.

Сколько здесь, на мужских и женских половинах (вход для женщин был вне Скита, для мужчин изнутри), перебывало жаждущих вечного спасения людей всех сословий, но более всего из простого народа! Сколько здесь было пролито слез, сколько прозвучало чистосердечных исповедных признаний, сколько разорвано было бесовских пут, сколько надежд возродилось!

По вечерам шли к старцам из своих келлий иноки для откровения помыслов. Зимой, среди синеющих в сгущающихся сумерках сугробов, мимо молчаливого храма Иоанна Предтечи, осыпанного поблескивающим от света луны или звезд снегом, мимо могучих кедров и приземистых яблонь, по дорожкам, поскрипывающим под ногой от мороза… Весной, когда весь Скит безмолвно радуется, благоухая белым цветом яблонь, множеством всюду пестреющих цветов, когда в окнах храма и на крестах начинает плавиться золотом мирный закат… Летом, когда стрекочут кузнечики в траве, наливаются яблоки, созревают вишни, а в траве и на листьях деревьев сверкают искры дождевых капель… Осенью, когда Скит особенно тих и задумчив, подобно человеку, подошедшему к зрелой поре своей души, когда всюду светится золотое увядание, – в траве, среди цветов, в окружающем Скит лесу… Так ходили будущий старец Амвросий к старцу Макарию и старец Варсонофий, седовласый послушник, к старцу Анатолию, а потом рясофорный инок Николай, будущий преподобный Никон, к старцу Варсонофию.

Когда для мирян глухая ночь – здесь утро. С двух часов начинаются скитские правила… В скитском храме служба совершалась по субботам, воскресеньям и в праздники. День братия проводила в келейной молитве, богомыслии, чтении аскетических книг святых отцов, но часть времени отдавала разным послушаниям: один инок – письмоводитель, другой – садовод, третий – трапезник или хлебопек, еще иной – привратник. Были иконописцы, столяры, пчеловоды… Старец Макарий ввел еще переплетное дело, вырезывание деревянных ложек, вытачивание на токарном станке разных изделий (подсвечников, солонок…). Была в Скиту и библиотека, содержавшаяся в замечательном порядке и имевшая свой архив.

В субботу раздавался звон ко всенощной: негромкий, «пустынный». Как-то привезли колокол побольше, подняли на колокольню над Святыми вратами, позвонили, – но пришлось его снять и отдать в обитель, слишком громок оказался для Скита. Вот идет служба – всенощная. Звучит голос канонарха… стройно вступает хор… Не всегда в храме одни иноки. В разное время в прошлом веке среди гостей Скита – Гоголь, тайная мечта которого о монашестве, о жизни в смирении возле старца Макария, не исполнилась. Иван Васильевич Киреевский, православный философ, много помогавший старцу Макарию, своему духовному отцу, в издании святоотеческих книг. Великий Князь Константин Константинович Романов с детьми, среди которых были будущие новомученики – гвардейские офицеры князья Иоанн, Константин, Игорь. Писатели, сановники, благочестивые купцы… Тем, сердца которых коснулся перст Христов, оптинская, скитская молитва открывала постепенно, все яснее и неопровержимее, истинные пути к спасению.

Почему именно здесь? Что за тайна в том, что Господь избрал место столь тихое, в сущности, неяркое, для Руси, пожалуй, обычное, для Своего благодатного пребывания? А Он, когда проводил земную жизнь, и был во всем прост, иногда до бедности, – Младенцем лежал в яслях для сена, ходил пешком по каменистым дорогам, утолял жажду из колодца… Потом, по образу страстей Господних, Оптина – и ее Скит также – пережили суд неправый и Голгофу. А затем настало и чудесное воскресение Божьей обители, перечеркнувшее все сатанинские потуги победить православное монашество.

В мае 1908 года инок Николай (в недалеком будущем иеромонах Никон, ныне преподобный) записал: «Теперь очень хорошо в Скиту: все распускается, зеленеет, аромат… Утешает нас Господь, нас, живущих среди природы, нас, бежавших от мнимых удобств, суеты и зловония городской жизни. У нас на вратах, на стороне, обращенной к Скиту, к церкви, написано: “Коль возлюбленна селения Твоя, Господи”, – и воистину так». А вот что пишет он зимой: «Вьюга, мороз. Но в келлии все равно тепло. Стены не пропускают холода, только слышно, как в трубе воет ветер. И появляется какое-то невольное чувство радости… С этого внешнего чувства я перехожу на духовное, внутреннее, и думаю: весь Скит с его плохонькой деревянной оградою есть теплая уютная общая келлия, где все мы греемся и радуемся, что мы не в миру, ибо там мороз, там веют вихри ложных, пагубных учений, унося из души бедного неопытного юноши все хорошее, все святое. Там всякому грозит опасность замерзнуть духовно… Там слепнет человек. Там буря зла».