Лео Яковлев - Суфии: Восхождение к истине

Чувствуя приближение к конечному пределу, Баха-уд-дин говорил:

— Когда наступит смертный час, я научу дервишей, как умирать. Я всегда ждал смерти, когда она придет.

Опасно заболев и предчувствуя свой конец, Баха-уд-дин отправился в один из бухарских караван-сараев и занял там комнату, в которой и слег. Его многочисленные ученики почти безотлучно находились при нем, и каждому он говорил какое-нибудь слово утешения или ободрения. Во время кончины он протянул руки для молитвы и долгое время оставался в таком положении, пока не испустил дух. Это произошло 3-го раби-ул-эввеля 791 г. хиджры*.

* Такая дата смерти нашего шейха также имеется и у Али-бен-Хусейн-ул-Вази-ул-Кашифи, и у Джами, и у Хондемира и в книге «Корабль Святых», составленной Мухаммед-Дара-Шикухом (брат «великого могола» Ауренг-Зеба).

А. Семенов. 1914 г.

У ГРОБНИЦЫ БАХАУДДИНА

(Очерк о посещении мавзолея Накшбанда)*

* Фрагмент статьи В Гордлевского «Бахауддин Накшбенд Бухарский».

Персия представляет чрезвычайно важное соединительное звено между Индией и арабами и Западом вообще.

С. Ольденбург

Воспользовавшись пребыванием в г. Бухаре (в 1929 г.), я отправился в кишлак Бахауддина, находящийся на расстоянии одного таша (9 км) от города, — места рождения и погребения Мухаммеда Бахауддина Накшбенда (1318—1389), основателя ордена Накшбенди, который из Средней Азии проник на юг в Индию и на Зондские острова и на запад и север (к татарам, башкирам и другим, на Кавказ и в Турцию) и свидетельствует о громадном влиянии, оказанном Индией (родиной суфизма) на уклад мировоззрения мусульман. У мусульман Бахауддин окружен ореолом святости, и двукратное или троекратное посещение могилы его равняется паломничеству в Мекку.

Меня хотел проводить туда Мухиддин Ханшимов, но экстренно был он задержан в городе, а я торопился. Я был, таким образом, у Бахауддина один, и всего час, и, конечно, мог видеть и узнать мало.

Тем не менее я пополнил впечатления расспросами, производившимися мною после, и я благодарно вспоминаю моих мимолетных друзей, охотно шедших мне навстречу, в Бухаре — директора музея Мухиддина Ханшимова, в Самарканде — Г. Юнусова, заведовавшего тогда академическим центром Наркомпроса Узбекской республики. Так дан внешний очерк святилища Бахауддина

Исходя из собранного на месте материала, я пытаюсь набросать план или остов монографического исследования о Ба-хауддине, привлекая литературу, оказавшуюся у меня под руками. Она явно недостаточна: отсутствуют не только основные пособия, восточные рукописи и литографии, необходимые для построения жития Бахауддина, но и книги на языках европейских и даже на русском. Как результат бесплановой доставки в б. Румянцевский музей изданий у нас в Москве плохо представлена дореволюционная туркестанская печатная продукция.

Этнографо-культурная обстановка, сложившаяся в Бухаре, — смена народов и религий — оставила пласты более или менее ясные на культе Бахауддина; но исследование должно быть продолжено; так, археологические раскопки, быть может, открыли бы буддийскую вихару в кишлаке, а из жития должны быть удалены типовые черты мусульманской агиографии — бродячие международные сюжеты о чудесах Бахауддина.

Ревнители правоверия, накшбенди, как бы застыли, всецело отдавшись молчаливому самоуглублению, но логически неизбежен был у них впоследствии переход от эпического покоя к бурному протесту там, где политический режим нарушал созерцательное состояние, где мусульманину трудно было выполнять веления религиозного закона. Так, Накшбенди действенно борются за чистоту правоверия, воскрешая эпоху первых веков воителей ислама.

Был базарный день — среда, и я ехал среди кишлачни ков, разложивших на земле незатейливый товар.

Ханака, занимающая большую площадь, представляет уже печальное зрелище — на всем лежит печать разрушения. Еще недавно деревянные ворота, в которых сделано небольшое отверстие, пропускали только человека, и то он должен был стать на колени — «да не внидет никто в святилище с дерзновенно поднятой головой, но всякий да преклонится до земли в преддверии гробницы святого». Теперь двери раскрыты настежь, и огромный первый двор полон был ки-шлачников. Всюду — помет, лошадиный, ослиный. Ряд зданий (имаретов), тянувшихся по обеим сторонам дороги, снесен. У ворот, ведущих во второй двор, сидят нищие* и протягивают кяшкули.

* В цех «нищих», назойливо вымогавших подаяния от паломников, попадали по протекции потомков Бахауддина, были и кандидаты в нищие, ожидавшие смерти обладателя конуры во дворе, чтобы занять его место.

Второй двор, более чистый, хорошо вымощен. По обеим сторонам возвышается невысокая стена, огораживающая могилы, выложенные глиной. Здесь покоятся, между прочим, ханы Шейбаниды и Аштарханиды — поклонники Бахаудди-на; уже с XVI в. могила Бахауддина украшалась предержащими властями; так, сын Убейдаллы-хана Абдул Азиз построил мечеть и имареты.

Узенькая каменная дорожка во втором дворе тянется далеко и психологически подготавливает у паломника благоговейное настроение.

Наконец, еще ворота, которые стережет толпа прислужников. Все снимают обувь и вступают тогда на третий двор; прежде, впрочем, обувь снималась уже перед воротами первого двора. Посредине — хауз, уже высохший, и колодезь, откуда паломники черпаками, напоминающими кяшкуль, достают воду и пьют в чаянии исцеления от болезней. Налево большой айван — перистилий перед мечетью, а направо на небольшом возвышении и впереди сидят безмолвные фигуры, обратившие лицо к каменному квадратному возвышению (около двух метров) — мавзолею Бахауддина.

С востока и с юга мавзолей окружен низенькой каменной решеткой, украшенной ажурными арабесками. Ближе к западной стороне виднеется над решеткой невысокий столбик, увенчанный таджем накшбенди. Камень — простой, неотесанный, и только с западной стороны вделана в стену небольшая плита (черного мрамора), так называемый «желанный камень» — «санги мурад»*. Посредине южной стороны стоит типичный для Бухары каменный фонарь, куда помещался светильник, но он уже бездействует, и над ним — более удобный современный (застекленный) фонарь, куда вставляются свечи. Позади, стало быть на северной стороне, — канделябры. За оградой лежат рога звериные, увешанные тряпочками, — символ силы и т. д.**, назыр, приношения ex voto; дерево у казенного памятника также разукрашено тряпочками ex voto.

Тут же возвышаются и два высоких шеста, на концах которых развеваются выцветшие белые знамена; пониже к одному столбу привязан колокольчик***.

* Паломники прикладывают к нему руку и проводят потом по лицу и бороде.

* Прежде вешали головы животных — буйволиные, оленьи и т.д., а кто победнее, очевидно, и бараньи.