Лео Яковлев - Суфии: Восхождение к истине

Такие специалисты, как Эвелин Андерхилл, уже дали хороший ответ защитникам буквального толкования мистических проявлений:

«Символ, другими словами, одежда, которую духовное заимствует у материального, есть форма художественного выражения. Это метафора, которую не следует понимать буквально, хотя художник, использующий символы, подчас может и забывать об этом различии. Поэтому люди, воображающие, что «духовный брак» св. Екатерины или св. Терезы прикрывает извращенную сексуальность, что видение Священного сердца представляет собой какой-нибудь невероятный анатомический опыт или что божественное опьянение суфиев является апофеозом пьянства, попросту проявляют свое непонимание принципов, на которых основано искусство: они становятся похожими на даму, решившую, что Блейк, наверное, сошел с ума, раз он сказал, что коснулся пальцами неба».

Следует признать, что ученику легче описать одну из частей слона в темноте, чем составить себе правильное представление о суфизме, оставаясь посторонним наблюдателем. Многие ученые страдают от психологической неподготовленности к обсуждению этого вопроса. Газали писал: «Не говоря уже просто о неспособности, к внутренней близости мешают приблизиться и другие недостатки, одним из которых является знание, приобретаемое с помощью внешних средств» («Алхимия счастья»).

Помимо неприступной стены суфийского опыта существует еще проблема суфийской личности. Даже поверхностный обзор суфийских произведений и жизнеописаний мог бы смутить и тех исследователей, которых никак нельзя было бы обвинить в начетничестве. Среди суфиев были зороастрийские, христианские, буддийские и другие священники; суфиями были представители самых разных национальностей: персы, греки и арабы, египтяне, испанцы и англичане. В их рядах можно было встретить мастеров, которые прежде были теологами, предводителями разбойников, рабами, солдатами, купцами, визирями, царями и художниками. Современный западный читатель хорошо знаком только с двумя из них — поэтом и математиком Омаром Хайамом из Персии и принцем Абу бен Адамом из Афганистана, героем поэмы Лея Ханта «Абу бен Адам, да увеличится племя его...»

В числе тех, на кого суфизм оказал непосредственное воздействие, можно назвать имена Раймонда Луллия, Гете, президента де Голля, генерального секретаря ООН Дага Хаммар-шельда.

Зачастую, создавая свои произведения под угрозой преследования инквизиции, суфии писали книги, примирявшие их практику с ортодоксальной религией и отстаивающие право использования фантастических образов. Для того, чтобы подчеркнуть второстепенность ритуалов, или же предвидя появление обычных компиляторов суфийских трудов, суфии писали работы, в которых суфийское зерно можно было обнаружить, лишь обладая известными навыками. Приспосабливая свои труды к различным странам, эпохам и видам темперамента, они, в зависимости от конкретных условий, могли подчеркивать в них важность аскетизма, благочестия, музыки и движений, уединения или общения с другими. Вне суфийских кругов доступными являются только те книги, которые ни в чем не расходятся с ортодоксальными воззрениями.

Деятельность переводчиков многократно показывала, что человек мог абсолютно ничего не знать о последовательности суфийского учения, но тем не менее высоко ценить труды великих суфийских поэтов. Известный востоковед сэр Денисон Росс приветствовал Гертруду Белл, неутомимого исследователя и переводчика великого Хафиза, отметив ее научную деятельность и рассудительность. Она впервые пришла к выводу о том, что трудно определить, за что именно так восхищаются Хафизом на Востоке, точно так же, наверное, невозможно понять, что именно извлекают его соотечественники из его учения.

Это делает тем более интересными ее попытки наугад прийти к какому-то мнению относительно смысла творчества Хафи-за: «Мы считаем, таким образом, что суть его философии в том, что мы может быть уверены только в малом, но это малое всегда должно быть объектом стремлений человека; каждый из нас будет добиваться этого разными способами, и никто не сможет назвать этот путь легким; каждый, если он окажется достаточно мудрым, сумеет найти себе вознаграждение за свой труд хотя бы на обочине этой дороги». В отличие от суфиев, она не рассматривает суфийскую деятельность как единый процесс, но она не может не отметить странного, чисто суфийского характера высказываний и предвидений Хафиза относительно человеческой мысли нашего времени, которое было для него отдаленным будущим:

«Казалось, что его умственный взор, наделенный необычайной остротой видения, проникал в такие области мышления, которые были предназначены для нас, людей более позднего времени».

Предвидения Хафиза были не просто столь очевидными, что их невозможно было не заметить, — они были поразительными. Она не могла сказать о них ничего определенного.

Возвращаясь к нашему слону, необходимо отметить, что ученые, к счастью, являются немного меньшими доктринерами, чем духовенство, хотя и те и другие напоминают суфиям посетителей слоновьего стойла. Возможно ли, что все они действительно видели только одну из частей? Суфии говорят: «Это религия, а не одна из религий», а также: «Суфизм — это суть всех религий» Считают ли тогда суфии или кто-нибудь еще, что существует тайное учение, передаваемое с помощью посвящения и сохраняемое благодаря цепи передачи, которое могло бы объяснить постороннему наблюдателю почти все формы религии, о которых говорится в произведениях суфиев, в соответствии с его предвзятыми мнениями?

Для того, чтобы ответить на этот вопрос, мы должны ознакомиться с соответствующими высказываниями суфиев, которые обычно игнорируются несуфийскими исследованиями, а также обратиться к традициям других школ и распространенному не только в средние века убеждению относительно существования тайного учения вне формальной религии. Подобное исследование в любом случае было бы интересным.

Шейх Абул Хасан Фушнаджи сказал: «Раньше быть суфием было реальностью без названия. Сегодня это название без реальности». Поверхностное толкование смысла этого высказывания обычно сводится к тому, что появилось много людей, называющих себя суфиями, но никто из них не понимает реальных целей суфизма. Хотя слова шейха можно истолковать и так, истинный смысл их совсем иной.

Стремление прослеживать исторические события с целью точного определения времени их зарождения, которое так ярко проявляется в современной системе исследований, несомненно связано с потребностью поверхностного ума находить для любых явлений начальную и, если возможно, конечную точку. Почти все, что человек познает с помощью своих обычных чувств, имеет для него начало и конец. Знание чего-либо дает ощущение стабильности, чувство безопасности. После того, как на книгу наклеили ярлык, она может занять определенное место на полке. Существует множество более или менее приемлемых методов для определения начала и конца или подбора какой-нибудь замены для них. Эти замены можно создавать с помощью выдуманных легенд и мифов, в которых часто описывается, как начинались те или иные события и как они оканчивались. Можно действовать также по методу одного китайского императора, издавшего приказ о том, что история должна начаться с него, а все предшествующие книги необходимо уничтожить. Третий метод заключается в том, чтобы предположить, что определенное событие, имеющее свои координаты во времени и пространстве, является началом. Религиозный путь характеризовался преимущественно этим методом, что, вопреки св. Августину, особенно ярко проявляется в знакомом нам христианстве.