Вадим Рабинович - Исповедь книгочея, который учил букве, а укреплял дух

Чтить священный текст предполагает неумение его читать (критически читать). Читать-чтить. Но у Абеляра: жить текстом, жить в тексте - читать текст исследовательски, то есть критически. Авторски. Сотворчески. Столь же авторское и, стало быть, творческое слово самого Абеляра.

Все клетки прочерчены. И ни в одной нет неба. Вытеснено из каждой. Где оно?..

Тривиум ученого житья-бытья: умение учить, снимающее умение быть и умение читать, но и чреватое этими умениями.

Но такой тривиум, который готов стать квадривиумом на фоне, в контексте и в зеркале Франциска, просто живущего. Он, Франциск, и есть итог Абелярова умения читать и воплотивший в себе все средневековые умения (неумения?) в чистом полнобытийственном существовании. В умении жить, жить не умея... Жить по вере, по тексту. Прожить жизнь как текст. Но жить такой жизнью, которой суждено стать легендой-басней о ней наставительно-нравоучительного свойства. Учение как нравоучение...

Есть небо, а клеток как бы и нет, потому что в каждой клетке - целое небо. Жить небом.

В знании - бессилие. Френсис-бэконовская максима "знание - сила" ждет еще своего часа: четыре или пять веков еще подождет.

Что же все-таки хочет учено-книжное средневековье? Оно хочет проявить, прояснить, высветлить в человеке его истинную жизнь через слово и решить две учебно-ученые задачи. Выработать два умения: умение увидеть того, кто произносит текст; умение восстановить текст в его истинности. Иначе: оно бьется над тем, как всему этому научить. Или: пройти мучительно-трудное испытание всей этой ученостью, предстающей как дело апофатическое. А пройдя, - жить; жить, всему этому учась. Стало быть, замысел этой учености состоит в том, чтобы снять эту ученость, но лишь пред ликом узнанного в лицо смысла ее снять. И только тогда воспринять смысл в целостном его бытии, в его многомерной жизненности.

Предел и невозможность средневековой учености. Невозможность и предел средневекового ученого человека-учителя и книгочея, пребывающего меж пророком-подвижником и мастером-ремесленником. Но в то же время наивозможнейшее и наибеспредельнейшее утверждение такой вот средневековой учености, искушающей столь же беспредельный и столь же всецело возможный - в сфере постижения - Смысл.

Так что же? Не было ученого человека в средние века? Не было средневековой учености? Было все это или не было?

Ho... квадривиум ученого житья-бытья.

Но... ученые книжные люди европейского средневековья. Был. Была. Были. - Было.

Жили - были...

Бог - не часть, а целое. И здесь Раймонд Луллий был абсолютно прав, с высоты своего XIII столетия еще раз решительно дезавуировав ученость европейского средневековья, едва ли не тысячу лет тщившуюся расчленить все и всяческие способы-приемы, дабы с их помощью внять смыслу как единственно истинному о нем слову. Богоданное слово-смысл. Вечно-мгновенное слово.

Школа окончена.

Последний звонок...

"Мыслитель Родена - шахматист, у которого отняли доску" (Рамон Гомес де ла Серна, XX век).

Игра без игры, умение как вдох и выдох, мастерство что-нибудь уметь как рефлекс. В этой точке - конец средневековой учености как знания об умении словом-приемом навести на смысл; в ней же - возможность исследовательской учености новых времен.

Лишь возможность...

Потому что триста или четыреста лет быть еще миру как школе, а человеку в таком вот школьном мире жить. Правда, мир-школа и человек в этой школе станут иными. Да и ученость станет иной. Но теоцентрический способ видения еще будет оставаться. Это будут иные, хотя всё ещё средневековые, времена (XIII-XVI европейские столетия). И речь о них, конечно же, не здесь.

И они его в себе несли,

Чтоб он был и правил в этом мире,

И привесили ему, как гири

(Так от вознесенья стерегли),

Все соборы о едином клире

Тяжким грузом, чтобы он, кружа

Над своей бескрайнею цифирью,

Но не преступая рубежа,

Был их будней, как часы, вожатый.

Но внезапно он ускорил ход,

Маятником их сбивая с ног,

И отхлынул в панике народ,

Прячась в ужасе от циферблата,

И ушел, гремя цепями, бог.

Рильке

Ученое средневековье только тем и занималось, что все это и готовило. А когда случилось это всё, то ужасно растерялось: обессмысленный обезбоженный - мир, а в нем - человек, голый, как Адам, и беззащитный, как листок на ветру. Собраться с силами - со своими силами, и ни с чьими больше...

Ученый человек в контексте теоцентрической идеи европейского средневековья - ученый в контексте антропоцентрической идеи Нового времени.

Цель ясна, а путь еще не пройден. Мы еще только в XIII веке, да и то в начале этого века, на двадцать седьмом его году. Ведь именно тогда почил последний в нашем сочинении герой - Франциск из Ассизи. До вконец обезбоженного, зато учено-исследуемого, мира еще триста или четыреста лет. Ясно, что "ученость" (теперь уже точно в кавычках) такого вот типа, о котором все время шла речь, не пропала вовсе за эти четыреста или триста лет; она была, но была на периферии этих столетий. Преобладала же в эти века ученость принципиально иного, природопознающего, в некотором роде исследовательского - средневеково-исследовательского - толка. Но это - уже совсем другая история. Иной путь. И путь этот предстоит пройти. А пройдя, можно будет и улыбнуться снисходительною улыбкой, оглянувшись на эту самую учительскую ученость, на книгочея-учителя средних веков.

Но улыбнемся сейчас, потому что улыбка никогда не помешает. Тут-то и пригодится нам совсем уже современный анекдот, очень созвучный анекдоту средневековому, с которого мы взялись повторять пройденное. Вот он. Чтобы узнать, какого пола лучший представитель семейства кошачьих, нужно его поймать, а поймавши, выпустить: если побежал, то - кот, a если побежала кошка.

Смех смехом, но именно такая вот грамматико-вербальная ученость именно она - в собственном своём историологическом предшествовании - как раз и подвигла естествоиспытателя новых времен (но прежде как бы сформировав его - опосредованно, конечно) на решение вышеназванной задачи: эмпирически-натурально глянуть под эмпирический хвост натурального кота или натуральной кошки.

Счастливый конец. Не так ли?..

ЕЩЁ ОДИН ХЭППИ ЭНД.

Любопытства ради - чем же всё это кончится? - заглянем в самый конец задачника: в ответы. Для чего и в самом деле поторопим время и заглянем в XVI столетие, например, дабы увидеть средневековую вербальную ученость из времен будущих. Или так: увидеть, что от нее останется в этих будущих временах.

Это литературное - словесно-шутовское - развенчание, осмеяние пустых раскрашенных слов, не предназначенных уже ни для каких смыслов. Звенит раблезианский смех над этой ученостью (может быть, в её пародийном обличье?). На всю Европу и на всё XVI столетие звенит...