Александр Мень - Библия и литература

Значит, концепция закона в Ветхом Завете здесь рассматривается под углом зрения, если хотите, эволюции — как подготовительная стадия. Люди находятся во мраке идолопоклонства. Бог дает им закон, чтобы из этого состояния выйти, и, когда является Христос, закон отступает — по образному выражению Илариона, как уходит луна, когда восходит солнце, — и торжествует благодать.

В чем принципиальная разница между законом и благодатью? Антитезу закона и благодати впервые очень остро сформулировал апостол Павел. Я постараюсь передать вам самую суть. Закон — это кодекс этики, закон — это принцип, правило; закон — это ограда; наконец, закон — это обряд.

Нужен ли обряд? Да, конечно, потому что он выражает наше духовное состояние. Нужна ли ограда? Да, потому что она формирует человеческое общество и самого человека. Нужны ли кодексы: не нарушай, не убивай, не кради и так далее? Да, конечно. Так мы поступаем с ребенком, когда начинаем его учить. Мы ему сначала говорим, чего не следует делать. Мы учим его обуздывать себя, мы говорим: нет! Начинать приходится преимущественно с негативных моментов.

А что такое благодать? Это уже возможность для человека воспринять божественную силу, которая будет помогать ему позитивно преобразовывать свою личность.

Закон как бы сажает человека на цепь, чтобы он не ушел далеко. Благодать открывает человеку свободу, чтобы он нашел силу в своем внутреннем мире; не во внешних «прельщениях», как говорили в старину, а изнутри. Чтобы любовь к человеку, самоотвержение, правда — все то, что является для нас главным в жизни, — осуществлялись не под давлением какого-то кодекса, в который мы заглядываем со страхом, как в уголовный кодекс, а изнутри. Кстати сказать, уголовный кодекс имеет к этому прямое отношение. Я много раз беседовал с представителями правоохранительных органов, милиции, и спрашивал: сильно ли действует на преступников ужесточение наказания? Ни один не сказал, что да. Все они говорили, что, если есть у человека совесть, тогда что-то получается. Но как ни пугай их всеми мерами, в том числе и высшими, если нет ничего внутри, если не действует благодать, никакой закон, даже уголовный, не помогает. Это реальный психологический и исторический факт.

Каждая культура созидается в рамках обряда. Это естественно, это драгоценно для нас. Потому что обряд есть форма — национальная и культурная форма выражения человеческих чувств. Если мы ее ликвидируем, это все равно что разбить стакан и пытаться пить воду. Конечно, стакан — не вода. Но для того чтобы вода держалась, необходима форма. Это еще один элемент закона. Но у обряда есть одна особенность: поскольку он понятен и свойствен психике человека, то у обряда есть тенденция захватить все, захватить и не принадлежащие ему сферы, как если бы стакан превратился в сплошной монолитный кусок стекла, в котором не было бы места для воды. Эта проблема была, есть и будет острой.

По вопросу об обряде были сражения: в XVI в. в Европе — Реформация, в XVII в. на Руси — раскол. И до сих пор внутри христианства есть разделение по поводу обряда. Скажем, баптисты от нас отделяются, потому что не признают нашего обряда. Многие, многие конфликты внутри христианства были с этим связаны.

Для традиционного архаичного сознания и для сознания средневекового это было еще более важным элементом. И, конечно, Древняя Русь сначала приняла христианский обряд, а потом уже углубилась в сущность христианства. Подобно тому, как сначала мы учим маленького ребенка налагать на себя крестное знамение, и лишь потом он понимает глубину этого знака, так и начинающий язычник шел от обряда.

Но что поразительно: очень скоро, так же скоро, как возникла историософия в древнерусской летописи, библейская историософия («Речь философа»), возникает понимание того, что называют историческим провиденциализмом, — то есть что существует нравственный миропорядок. Это проходит красной нитью через всю летопись. И у Илариона это есть, когда он говорит, что историческое возмездие существует. Не потому, что Бог является жестоким карателем, а потому что есть связь, глубокая связь между событиями и деяниями человеческими. И когда оскудевает добро, наступает экологическая катастрофа духа. И это есть возмездие.

В XII в., незадолго до своей смерти, уже «сидя на санях», как тогда выражались (на санях везли знатного покойника), князь Владимир Мономах пишет свое «Поучение». Он пишет его не только своим потомкам, но также и всем, кто, как он выражается, «хочет понять и прочесть». Это удивительная книга. В мировой средневековой литературе это памятник, в каком-то смысле равный по значению пророческим писаниям Библии. Книга начинается с того, что князь Владимир переписывает Псалтирь: строчка за строчкой, фраза за фразой. Мы чувствуем, что престарелый князь не может остановиться, потому что каждая фраза для него — живая. И мы видим, как созвучны душе христианина XII в. сетования и хвалы древних псалмопевцев, живших задолго до нашей эры. Видно, что ему не хочется останавливаться. И потом он говорит своим читателям, в чем для него заключается самая суть христианской веры. «Прежде всего, — говорит он, — Бога ради и души своей страх имейте Божий в сердце своем». Подумайте: человек понял что-то духовное, глубокое, и вдруг — страх, вдруг какая-то зловещая нотка. Над этим много размышлял о. Павел Флоренский; свои известные лекции о философии культа он начал с лекции о страхе Божием.

Слова эти взяты из Библии. Должен вам пояснить, что в Библии есть два древнееврейских термина, которые обозначают страх: один обозначает страх, каким человек боится грозы, молнии, дикого зверя, а второй — это страх, каким он боится Бога. Это совсем другой страх. Мы не должны понимать его как страх в прямом смысле слова. Это трепет, это благоговение. Как говорил один горец в Гималаях, когда подходишь к большой горе, то надо уметь к ней подходить. Знаменитый историк религии Рудольф Отто писал о том, что человек переживает перед Богом и обычный страх, и надежду, и радость, и любовь, но есть особое чувство — это внутреннее потрясение души, это трепет; перед особой тайной, нечеловеческой тайной — «mysterium tremendum», чувство нуминозного (от лат. numen — божество). Вот это есть страх Божий.

Не надо думать, что Бог — это картинка, что Бог — это отвлеченное понятие. Вспомним прежде всего слова пророка Исайи, у которого Господь говорит: «Как небо далеко от земли, так и ваши мысли далеки от Моих. Я Бог, а не человек». И когда мы в обыденной речи начинаем говорить о Боге так, как будто мы говорим о соседе, или как будто мы говорим о начальнике какого-то большого общепланетного министерства: почему Он недосмотрел там, почему недосмотрел тут, — мы забываем о страхе Божием, мы забываем, что это Бог, а не человек, что это иноприродное начало, что это Личность, Лицо, но совсем особое, и поэтому без благоговения, без трепета подойти к Нему нельзя: все потускнеет, все исчезнет, Он Себя не откроет.