Андрей Кураев - Протестантам о Православии

Вопросы «субъективной сотериологии» я затрагивать не буду. Дело в том, что у этого термина есть синоним. Это слово аскетика . Аскетика говорит о том, что и как человек должен изменять в себе ради того, чтобы сделать себя доступным для действия Христа. Чтобы глубоко говорить об аскетике, необходимо иметь опыт практического личного участия в аскетическом делании. При этом желательно быть монахом и даже священником (чтобы иметь возможность говорить, основываясь не только на своем опыте, но и на опыте других людей, чьи душевные пути открываются перед священником). Поскольку же я не монах, не священник и не аскет, то и не чувствую за собой права говорить об аскетике.

Но есть вопросы «объективной сотериологии». Если бы жизнь религий сводилась к человеческим действиям и усилиям (то есть к обрядам и к аскетическим упражнениям), то можно было бы признать экуменическое равенство религий. В самом деле — не все ли равно: выражают люди свое восхищение природой в стихах, написанных гекзаметром или ямбом, в картинах, исполненных в стиле символизма или импрессионизма, в музыке вокальной или инструментальной… Утонченнейшее и своеобразнейшее искусство Японии и Китая ведь не воспринимается европейцами как нечто, «противоборствующее» искусству великих европейских мастеров. Китайские вазы в наших музеях не потеснили полотен Рафаэля. Аналогично можно было бы сказать, что и разные религии в многообразии своих обрядов выражают благовение человека перед высшей Тайной — и в этом разнообразии нет ничего преступного или недостойного. Приемы же аскетики, дисциплинирования чувств, плоти и ума довольно схожи в разных религиях. Уж сколько говорено о схожести путей концентрации сознания, предлагаемых в буддизме и в праславном исихазме…

Да, если бы религия была лишь человеческой деятельностью, она была бы просто частью человеческой культуры, а право культуры на многообразие неоспоримо. Поэтому люди нерелигиозные, воспринимающие религиозную тематику в привычной для себя перспективе, говорят, что споры религий между собой есть «невежество»и «бескультурье». Посетитель музея менее всего хотел бы видеть спор иконописцев и сторонников ренессансной школы. Сам–то он готов всюду заметить и по достоинству оценить красоту, изящество и «свежесть видения». И если некая «вещица» исполнена искренне и со вкусом — то зачем же отрицать право на существование этому творческого продукта в мире Культуры?

Но религия есть нечто большее, чем культура, потому что религия — не просто человеческая деятельность. Религия — это взаимная связь, диалог, и в ней есть нечто, что Иная сторона сама сообщает о себе. Бог не есть просто Тайна. Он выходит из Своей непостижимости, приближается к людям, говорит к нам и действует «посреде нас». И именно с этой, нечеловеческой, не–субъективной стороной религии связано самое главное в мире религий. Самое главное и самое опасное: а вдруг ты не расслышишь этого зова Бога? Вдруг пройдешь мимо протянутой тебе руки?

Люди могут изготовлять любые сосуды. Предлагаемые людьми формы могут быть любыми. Но наполнение сосодов может быть разным: в одном — пустота; в другом — прогорклое масло, в третьем скисшее вино, в четвертом — вода, а где–то — драгоценнейший Нектар Жизни.

Если бы религия строилась лишь снизу — то религии были бы равноценны и едины. Но в главном религия строится сверху. И здесь приходится ставить вопрос: где Бог более всего приблизился к людям, где и как Он дал нам более всего? Именно потому, что Бог есть непостижимая Тайна, этот вопрос так важен. Ведь если мы сами не можем выработать подлинное знание о Нем — значит, мы должны прислушаться к Его самооткровению. Так где же это Слово звучало яснее и полнее всего? И только ли оно звучало, или же еще и действовало и что–то изменяло и совершало внутри человеческих сердец? [251]

Поэтому и невозможно «примирение религий». В бассейне спор между сторонниками разных стилей плавания выглядел бы глупо. Но глупой ли будет настойчивость людей, призывающих пассажиров «Титаника» выбраться из воды и подняться на борт наконец–то прибывшего спасательного корабля? Если кто–то будет уверять пострадавших, что плыть к спасательному судну не нужно, потому что у пострадавших «карма такая», то можно ли вступить с ним в дискуссию? [252]Если кто–то скажет, что приплывший корабль есть мираж, иллюзия, майя, и что есть только океан, в котором и настала наша чреда раствориться — можно ли будет возразить ему?

Если действительно Бог пришел к людям во Христе — то неужто все равно: прийти ко Христу, игнорировать Его или распинать Его?

Итак, фундаментальное расхождение религий не в обрядах, не в том, что люди делают для Божества. Главное различие в связи с совершенно другим вопросом: совершает ли Божество какие–либо действия по отношению к людям, каковы именно эти действия и каковы их цели.

Это и есть область «объективной сотериологии». Основных вопроса здесь два. Первый — что Христос совершил ради нас во дни Своей земной жизни. И второй — каково действие Христа в последующей человеческой истории. Именно последнему вопросу и посвящена эта книга.

Что оставил Христос после Своего Вознесения? С довольно грубым упрощением можно сказать, что по воззрениям протестантов Христос после Себя оставил людям Библию. По ощущению католиков Он оставил миру Своего наместника — Папу. Согласно православному опыту — Он оставил Самого Себя.

Ограниченно ли действие Христа в истории Библией? Можем ли мы утверждать, что Он продолжает действовать в истории? Если да — то как? Именно эти вопросы встают, как только мы начинаем вдумываться в знаменитую богословскую дискуссию, начавшуюся еще полтысячелетия назад между протестантами и католиками. Это дискуссия о соотношении Писания и Предания.

Протестанты утверждали и утверждают, что источник вероучения только один — Писание. Столь почитаемые церковными людьми творения святых отцов, деяния Соборов, свидетельства церковной истории не должны приниматься во внимание при решении жизненных и богословских вопросов. Только Писание. Sola Scriptura. «Верующий не может даже рассуждать, что для него приоритетнее — Писание или предание? Для него единственный авторитетный источник Богопознания исключительно Священное Писание», — так отреагировал протестантский рецензент на первое издание этой моей книги [253].

Православные же убеждены, что в Евангелия вошло не все то, что Христос сообщил людям. Есть Священное Предание, есть устные церковные предания. О чем говорят они? Как к ним относиться? И, может, существовало некое «тайное предание» для истинно духовных христиан, которое не было зафиксировано в общедоступных канонических книгах Библии? Что именно Христос передал людям такого, что не было заключено в библейских страницах?