Иеромонах НИКОН Беляев - Дневник последнего старца Оптиной пустыни

Была одна попытка, не только сравняться с Богом, но даже стать выше Его, и окончилась тем, что этот серафим стал ниже всех и приобрел стазу все отрицательные качества за свою гордость и дерзость. И вот, чем больше здесь живешь, тем все более и более уверяешься, что Господь смотрит только на кроткого и смиренного. И потому так и ненавидит гордость, что это есть диавольская, сатанинская черта.

Если Господь захочет вам, например, возвестить что-либо, то Он Свою волю возвещает серафимам, а они херувимам и так далее, и уже ангел-хранитель скажет вам, чтобы вы выехали в Оптину и остались там. Но на то, конечно, была воля Божия.

— Да,— отвечаю я,— у меня спросил один монах: "Как у вас началось желание поступить в монастырь"? А я и не знаю как. Помню, что чаще стал ходить в церковь, читать Евангелие, и подобное сему. А как именно явилось это желание — совершенно не могу сказать.

— Да, в вас было всеяно семя, а как семя растет в земле, никто не знает и не может сказать...

Еще припоминаю, как Батюшка говорил, что человек должен исполнять заповедь: "Будьте святы, якоже Аз свят есмь".

Начал читать Петра Дамаскина. Мне нравится эта книга. Это серьезная и глубокая книга, и читать ее быстро не могу. Я сказал об этом Батюшке, и он подтвердил мои слова, что эта книга глубже аввы Дорофея. Еще бы, авва Дорофей — это азбука монашеской жизни, хотя читая ее, можно открывать все новое и новое, и для каждого она является сообразной его состоянию. Она имеет берег, и от берега можно ходить сначала по колени, потом глубже и глубже. Иной — сразу в глубину.

Запишу еще несколько наставлений.

—Есть маленький секрет, чтобы легко вставать к утрене и не просыпать: не осуждать тех, кто просыпает и опаздывает. Если не будете осуждать других, и вам будет легко... К обедне надо вставать за час до начала. Я думаю, вам полчаса достаточно, чтобы умыться, одеться и прочесть утренние молитвы, а как зазвонят — начинайте читать синодики. —За всенощной теперь привыкайте не выходить, а то потом трудно будет, так и брату скажите.

Вчера умер келейник о. Иосифа о. Пахомий. Это уже второй, как мы поступили сюда.

Вот вчера Батюшка по этому поводу говорил, что "в Оптиной верный признак того, что человек скоро умрет, если он просится поехать к родным или вообще желает уехать из Оптиной".

Времени писать совершенно нет. Со вчерашнего дня мне дано очень много работы по библиотеке. Эти дни на благословении Батюшка кое-что говорил. На мой вопрос о страхе, который находит на меня иногда в темноте и вообще, Батюшка сказал, что это — вражие.

—Отгоняйте это псаломским словом, как учили старцы: "От страха вражия изми душу мою"...

— Книги читайте, но не входите в тонкости, не вдавайтесь в анализ, а молитесь Богу, да просветит ум ваш. Мне так сказал о. Анатолий и на мой вопрос: "Почему так?" — отвечал: "Запутаешься". Вот так и я говорю вам.

Когда я оделся в подрясник и пришел к Батюшке о. Анатолию, он мне сказал: "Ну, брат Павел". ...И какой музыкой раздались эти слова в моих ушах. Я, вылезший из вонючего болота — мира, весь в грязи, тине, и я — "брат". Меня называет этот великий старец своим братом. Вот и я называю вас: "брат Николай", а Николай Митрофанович остался там, за воротами... У монаха вся радость состоит в смирении, смирении и простоте.

Теперь с начала поста я прохожу послушание помощника библиотекаря, а в библиотеке сейчас много дела.

Вот как Господь подкрепляет меня, недостойного: совершенно не тягощусь постом и даже лучшей пищи не желаю. Бывают помыслы о прежнем, но это мимолетно, даже не беспокоит. Стараюсь слушать службу, хотя это далеко не всегда удается, обыкновенно бываю очень рассеян.

Прежде я осуждал монахов, а теперь, когда сам в монастыре,— вижу, как трудно быть истинным монахом. Сам я ничуть не изменился, но остался таким же страстным человеком: пороки, грехи — те же, что в миру, только живу в келии. И не стал сразу ангелом, чего я требовал прежде от всякого монаха без разбора: молодой ли он или старый и сколько живет в монастыре,— не желал ничего принимать во внимание. Теперь я начинаю понимать на опыте, как легко рассуждать и как трудно "дело делать". Батюшка сказал:

—Если приходится пропустить что-либо из правила, то на следующий день не исполняйте пропущенное, но мне надо сказать, ибо впадете в неоплатные долги. А пропустили, так пропустили, делать нечего.

—А если, Батюшка, будут заставлять читать в церкви, как быть? Вы же еще не благословили?

— Отказываться не надо, если заставляют. Бог благословит... Веруйте: на пользу говорю вам то, что исполняете за послушание. По вере вашей и я говорю вам то, что для вас потребно. Вот приходят ко мне с верой, и я сам удивляюсь, откуда что берется, вспоминаю прочитанное и слышанное, и говорю на пользу по вере вопрошающих. А бывает так, что приходят просто из любопытства или когда не имеют цели для пользы душевной — и тогда я положительно ничего не могу сказать, говорю: молись и более ничего.

Я забыл, что, когда Батюшка говорил про ужасы в миру, он в то же время прибавил: — И среди других там находятся чистые души. Господи. Господи. Истинно: свет во тьме светит и тьма его не объят.

Пост почти прошел, и я его совершенно не заметил. Идут приготовления к празднику. Вчера и сегодня чистили церковную утварь, мыли полы в церкви. Батюшка и меня назначил на это послушание: "Это великое послушание," — сказал Батюшка.

Вот уже прошел Великий пост. Сегодня Церковь празднует Вход Господень в Иерусалим, а завтра начинается св. Страстная седмица. Получил от Батюшки благословение готовиться.

Господь помог мне этот день. Я выстоял все службы, исполнил келейное правило, кроме пятисотницы, которую полагаю сейчас справлять, и не особенно устал, а часы и вечерню выстоял легче, чем прошлый год, так мне кажется... Сегодня я читаю сутки. Начал как положено, с вечерни, аще жив буду, то буду завтра читать утреню и потом часы. Сутки я читаю первый раз, и Господь привел мне читать их на Страстной седмице. Слава Богу.

Время летит. Уже прошла половина Светлой седмицы, сегодня среда. Хорошо здесь. Нет сильного подъема чувств, как бывало в миру, а ровно и тихо на душе. Я как будто забыл, что есть мир со своей мнимой радостью и наслаждениями, далее забыл о родных, хотя молюсь за них за всех каждый день.

...Я вполне удовлетворяюсь своей жизнью, своим поведением — я говорю про колею, устой жизни. В миру я даже более в свое время был доволен своей жизнью, не замечая, не чувствуя своих грехов и поступков против Бога и ближнего, а здесь я начинаю чувствовать некоторые свои грехи. Здесь совесть более обличает, и я стараюсь очищать ее по мере возможности у старцев искренним откровением помыслов и поступков. "Искренним" — потому что говорю Батюшке все от себя, никто меня к тому не принуждает, хотя и есть у меня желание оправдаться, но и в этом каялся Батюшке.