Георгий Гурджиев - Эссе и размышления о Человеке и его Учении

Подобные примеры придают особый оттенок тому, как Гурджиев видел окружавших его людей. Я помню одно воскресное утро, когда он согласился, в обмен на какую-то мелкую услугу, позавтракать со мной у него в отеле. Когда я позвонил ему из фойе, он начал припоминать о договоренной встрече, после чего сказал, что немедленно спустится вниз.

Мы отправились в гостиничный ресторан, где за воскресным завтраком скучали лишь несколько постояльцев. Мы сели, и я принялся изучать меню, чтобы найти то, что он мог бы отведать. Наконец, он согласился на копченую сельдь, которую он разделал и ел руками, признав недурной.

Когда он спросил насчет алкоголя, я объяснил, что сегодня воскресенье, и что бары и магазины закрыты до часу дня. Он серьезно выслушал меня, нисколько не настаивая. Вместо этого он встал из-за стола и своей кошачьей походкой вышел из ресторана, через несколько минут вернувшись с большой бутылкой арманьяка, спрятанной под курткой. В ресторан вошли несколько мужчин из нашей группы. Столы и стулья были сдвинуты, между коленями директора наполнялись стаканы и шепотом, чтобы не потревожить непосвященных за соседними столиками, произносились ритуальные тосты. Гурджиев начал сравнивать разные нации с животными.

Англичане были овцами, русские -- индюками, помесью, как он сказал, вороны и павлина.

- А итальянцы? -- спросил один человек, которому лучше было бы знать наперед, чем все это закончится.

Гурджиев смерил его ледяным взглядом. -- Вечно вы все портите своими глупыми вопросами. Вы идиот. Оставьте нас и идите прочь. Вы не имеете права находиться здесь, - и он прогнал несчастного из-за стола.

Позднее, во всех таких случаях, когда ссыльный не возвращался, Гурджиев невинно спрашивал: - Где он... где говорящая машина? Почему он такой дурак, что не идет сюда? Идите, позовите его.

Равным образом было возможно, что ссыльный просто сам возвращался позднее и незамеченным занимал свое место.

Всегда ходили слухи о том, что Гурджиев заставляет своих последователей неумеренно пить, но должен заявить, что редко, если вообще, видел пьянство в его присутствии. Бывали случаи, когда в ранние утренние часы, после обеда и тостов и, возможно, музыки, не все твердо стояли на ногах, но, что замечательно -- никто не ронял голову на стол и ни у кого не заплетался язык...

* Кэтрин Халми (Kathryn Hulme) -- прим. пер.

=============================================================================

Соланж Клостре

ДЕСЕРТ

Когда я встретила месье Гурджиева, мои чувства можно было сравнить с чувствами ребенка, бессознательно прикрывающегося щитом, данным ему природой и наследственностью, чтобы противостоять жестокой жизненной борьбе. Я была жестокой, упрямой, отчаявшейся. Один он вселял в меня чувство спокойствия, чувство надежды. Один он внушал мне чувство, которое я никогда ни с кем не испытывала: чувство полноты, внутреннего покоя, безопасности и глубокого доверия. Я хочу поведать о том, как я знала и понимала его. Это всего лишь признание ребенка, рассказывающего о человеке, который заменял ему и мать, и отца.

Он был добр, но тверд, испытывая мои возможности, чтобы заставить меня осознать их, и постоянно придавал мне уверенности. В этом я нуждалась больше всего. Он был человеком, мудро и здраво судившим о реальности повседневной жизни, реальности жизни без прикрас; он был добрым и строгим учителем, не делавшим поблажек, всегда справедливым, но не упускавшим ни малейшего промаха, всегда неусыпно внимательным. Я никогда не ощущала какой-либо манипуляции и применения "системы"; его поведение было мгновенным, безупречным и безошибочным -- и прежде всего лишенным всякого порицания. Он всегда был внутренне серьезен, с мягкой и доброй улыбкой.

Вспоминая его сейчас, я вижу его широкую крепкую фигуру и особенно полноту его присутствия --вместе с чем-то неосязаемым и чрезвычайно тонким полную доброжелательности. Несмотря на плотное телосложение, его походка была по-кошачьи гибкой. Его смуглые восточные черты, то, как он посмотрел на меня -- все это сразу внушило мне доверие к нему. Мало-помалу, я начала ощущать, что в его присутствии я чувствую себя не объектом, но полноценным существом, мыслящим и сознающим. Я никогда не замечала в нем какой-либо церемонности или нетерпимости. Он присутствовал полностью, в то же время оставляя вам вашу индивидуальность; но это не препятствовало ему атаковать вас, точно и с невероятной силой, простой взгляд мог тотчас же остановить вас, поймав слабость прямо в момент ее проявления. Иногда он шутил или делал замечание; иногда его ярость была подобна урагану.

Подчас я ощущала его львом, от низкого утробного рычания которого дрожит земля. Через долю секунды он мог стать ветром или тигром -- всегда готовый к любому действию, которое может потребоваться в данной ситуации: изменить свою роль, выражение лица, инсценируя, струясь, с необыкновенным искусством... Я вижу его самураем, мастером Дзен, странствующим мудрецом, аскетом, великим артистом, дедушкой... и во множестве других ролей. Он мог быть чрезвычайно добрым, как можно быть добрым с ребенком. Он был открыт каждому, всегда, но никогда не щадил аспекты поведения, связанные с основными чертами характера человека, с его личностью -- поведением, основанным на подражании, на реакциях, которые искажают сущность. Над ними нужно было "работать"; необходимо было осознать их, чтобы стать собой, а не автоматически функционирующей машиной -- и чтобы узнать, как вырваться из плена повторения.

Когда вы находились рядом с ним, каждая поза, каждый жест отличались от тех, что мы совершаем в обычной жизни; он давал вам чувство другого измерения, другой возможности "бытия". Рядом с ним я была дома. Во мне больше не было страхов, сомнений, вопросов; все было просто и естественно. В этом не было тайны; это была просто "жизнь". Все пробуждалось, словно я нашла потерянный рай.

У меня осталось глубокое впечатление от его взгляда, когда он слушал кого-то, молча слушал всем своим существом. Отвечая словами только на вопросы, облеченные в слова, он, особой интонацией голоса, улыбкой, взглядом передавал то, что нельзя ни услышать, ни понять обычным разумом -- ибо когда есть слова, то разум своим привычным ассоциативным механизмом стремится прийти к тому или иному умозаключению, не доходя до более многогранного понимания.

Иногда он шел в лобовую атаку -- отношением, образом действий, жестом или сказанным словом. То, что он говорил в такие моменты, воспринималось не сразу. Вы принимали удар; вы чувствовали, что заслужили его. Вы не могли ни объяснить, ни понять этого, но это было настолько правильно, что дальнейшее обсуждение было невозможно. Обычные средства защиты были бесполезны.