Протоиерей Павел Матвеевский - Евангельская история. Книга третья. Конечные события Евангельской истории

Первосвященники, старейшины и народ продолжали стоять на улице у судейского места в намерении довести дело до желаемого конца: при заметном колебании правителя они не теряли надежды исторгнуть у него согласие на распятие Христа-господа. Между тем повеление Пилата, предавшего Божественного Узника на бичевание, было исполнено с такою жестокостью, какой он, по всей вероятности, не желал и не ожидал. Пилат опять вышел к народу и, повелев привести Божественного страдальца, еще раз засвидетельствовал о невинности Его: се извожду Его вам вон, да разумеете, яко в Нем ни единыя вины обретаю . Иисус Христос появился у судейского места со знамениями страданий, весь истерзанный, изъязвленный, в терновом венце и в багрянице, омоченной пресвятой кровью. Жалостное зрелище! Этого единственного страдальца разумел вдохновенный пророк, когда, описывая таинственного воителя, спрашивал: кто Сей пришедый от Едома, червлены ризы Его от Восора? Сей красен во утвари, зело с крепостию. Почто червлены ризы Твоя и одежды Твоя, яко от истоптания точила? и не Его ли мысли изображал тот же пророк: исполнен истоптания, и от язык несть мужа со Мною, – лето избавления, приспе, – воззрех и не бе помощника, и помыслих и никтоже заступи, и избави я мышца Моя (ис. 63, 1–5).

Взгляд на невинного страдальца, потерпевшего ужасные истязания, внушил Пилату мысль испытать последнее средство ко спасении Его. он рассчитывал, что положение, в каком находился теперь Узник, могло не только возбудить сострадание в самых жестоких сердцах, но и расположить обвинителей к более трезвому и спокойному рассмотрению дела по утолении первых порывов злобы видом измученной жертвы. Указывая на Христа господа, правитель воскликнул: Се, Человек! смотрите, может ли этот человек быть нарушителем общественного спокойствия? Это не честолюбец, мечтающей о славе и величии, а скорее страдалец, умеющий терпеть и вполне достойный сочувствия и удивления!

Вместе с тем Пилат невольно сказал подлинную правду: Господь и в унижении своем, больше, чем во славе и царственном блеске, проявил все духовное величие и нравственную красоту истинного Человека, каким он должен быть по замыслу творца. Се, Человек! – вот образец Человека, к которому все должны стремиться, таким адам был в раю.

«Пилат, – по замечанию святителя Филарета Московского, – сказал в сих словах более, нежели сколько сам разумел: Иисус в таком состоянии, в которое приведен волей других; в чуждой одежде; не видно никакого действия Его; не слышно никакого слова Его; Его как бы нет. он без воли, без действия, без слова. сие молчание, которое он сохраняет между восклицаниями защитника и между воплями клеветников и хулителей, сей глубокий взор, сквозь смятения человеческие погруженный в судьбы Божии, сии неподвижные члены, так сказать, почивающие в страданиях, – все сие представляет образ человека высочайше терпеливого, мужественного, кроткого, смиренного, никакой всеобщей враждой непобедимого в любви, непоколебимого в мире со всеми, человека бесстрашного, чистого, святого». настала решительная минута. Первосвященники, опасаясь выпустить жертву из рук, закричали сами и заставили кричать своих служителей: распни, распни Его! ненависть их к Пророку Галилейскому, встречая препятствие к исполнению богоубийственного замысла, не только не ослабевала, а более и более увеличивалась. такое упорство заставило Пилата опять призадуматься над решением вопроса, как выйти из трудного положения: с одной стороны, ему не хотелось преданием на смерть невинного взять на себя тяжкую ответственность если не перед судом кесаря, то перед судом своей совести, а с другой – представлялось опасным раздражать сильных и влиятельных врагов Христовых неисполнением требований их. но как избежать той и другой опасности? не зная, на что решиться, Пилат, в досаде на упорных обвинителей, дает им понять, что настойчивость их неуместна, потому что он по-прежнему (Ин. 18, 38) считает обвиняемого невинным и не может утвердить составленный ими смертный приговор: поймите Его вы и распните, аз бо не обретаю в Нем вины.

Первосвященники и прочие члены синедриона должны были убедиться, что обвинение в нарушении общественного спокойствия, выставленное ими против господа Иисуса, правителем окончательно признано недоказанным. Для постановки смертного приговора римский закон требовал, кроме сознания самого виновного, прямых и несомненных улик (Деян. 25, 16), которых не могли представить злые и клеветливые обвинители Христовы. но эта неудача не остановила людей, искусившихся в кознях: потеряв надежду довести дело до желаемого конца в порядке римского судопроизводства, враги Христовы с обычной изворотливостью обратились к своим местным законоположениям. При сем они могли рассчитывать, что, по всей вероятности, языческий правитель, менее сведущий в иудейском законе, нежели в римском, уступит их требованиям, подкрепленным фарисейскими доводами и толкованиями. теперь жалоба их принимала иной вид: не упоминая более о преступлении гражданском или государственном – нарушении державных прав кесаря, возмущении народа и т. д., враги Христовы выставили обвинение чисто религиозного характера, то самое, которое было высказано в заседании синедриона, решившем предать господа суду Пилата. не далее, как в тот же день утром, первосвященник, выслушав слова Иисуса Христа о Сыне Человеческом, седящем одесную силы и грядущем на облацех небесных (Мф. 26, 64), объявил, что такое присвоение Божественного достоинства есть богохульство, и тогда же весь синедрион признал Узника повинным смерти. осуждением на смерть господа славы лицемеры мнили исполнить букву закона Моисеева, который говорил, что хулитель имени господня должен умереть (Лев. 24, 16). властным голосом людей, призванных охранять святость закона, первосвященники и прочие члены синедриона обратили внимание Пилата на это преступление против веры и на закон, осуждающий преступника на смерть. Правда, этот закон был местный, исключительно отечественный, но они могли надеяться, что правитель и на сей раз не отступит от обычая римлян, относившихся с крайней терпимостью к законам и учреждениям побежденных народов. Мы закон имамы, – сказали они Пилату, – и по закону нашему должен есть умрети яко Себе Сына Божия сотвори. Это обвинение произвело на Пилата необыкновенное впечатление. все, что он слышал о Христе до суда и на суде, все, что сам теперь видел, представляло ему невинного страдальца в каком-то особенном, таинственном свете: слухи о благодетельных чудесах господа, доходившие до него, просьба жены не делать зла Праведнику, молчаливое спокойствие, с каким Узник выслушивал клеветы врагов своих, удивительное терпение, с каким он перенес тяжкие истязания и язвительные насмешки, – все это как-то безотчетно приводило Пилата к мысли, что пред ним не простой обвиняемый. римский судья, быть может, в первый раз в жизни чувствовал невольный страх перед Подсудимыми, а теперь, услышав обвинение иудеев, убоялся еще более. он не веровал Богу-иегове, но держался общего поверья язычников, что боги могут сходить на землю и вступать в сношения с людьми (Деян. 14, 11; 28, 6). У Пилата появилась догадка, не стоит ли на судилище его один из небожителей, странствующий на земле и уже так много потерпевший по воле его. но обратиться к самим обвинителям за дальнейшими разъяснениями по возникшему недоумению казалось неудобным по причине крайне возбужденного состояния их, а главное – бесцельным, потому что, принадлежа к вере иудейской и относясь к язычникам с презрением, они могли бы или совсем не удовлетворить любопытства правителя, или же сообщить ему неточные и даже ложные сведения. оставалось допросить Подсудимого, и притом, ввиду важности дела, без свидетелей и наедине, в надежде, что он, не стесняемый присутствием своих врагов, с прямодушной откровенностью изъяснит о своем происхождении все, что нужно знать.