Александра Давид-Неэль - Посвящения и посвященные в Тибете

Мудрец Сараха резюмировал этот двойственный процесс медитации в следующих строках: «Когда разум связан, он порывается блуждать во всех десяти направлениях. Если его развязать, он пребывает недвижимым. Я понял, что он так же хитер, как верблюд».

Более высокие этапы обучения включают созерцание того, что остается недвижимым в разуме, и того, что пребывает в движении («зрителя» и «актера»).

Необходимо: 1) исследовать сознание в состоянии покоя; 2) исследовать природу этой недвижимой «вещи»; 3) исследовать, каким образом то, что называется разумом, пребывает в покое и каким образом оно движется, покидая состояние невозмутимости.

Мы должны исследовать: 1) не возникает ли в разуме движение помимо состояния покоя; 2) не движется ли он и тогда, когда пребывает в покое;

3) является ли его подвижность чем-то отличным от его недвижимости (состояния покоя).

Мы должны исследовать, какова природа реальности этого движения, а затем – каковы условия пресечения этого движения.

Мы приходим к выводу: то, что движется, не отличается от того, что остается недвижимым.

Затем, достигнув этого момента, мы должны задаться вопросом: отличается ли разум от того, что наблюдалось как подвижное, и от того, что оставалось недвижимым; не есть ли это «я» того, что движется, и того, что остается недвижимым.

Далее мы убеждаемся, что наблюдатель и наблюдаемая вещь неразделимы. А поскольку невозможно назвать эти две реальности (наблюдателя и наблюдаемую вещь) ни как «двойственность», ни как «единство», то их называют «границей за пределами разума» или «пределом всех теорий».

Сказано: «Сколь бы ни возвышенны были сотворенные разумом цели, они преходящи. А то, что за пределами разума, не может быть названо целью».

В «Сутре вопросов Кашьяпы» мы читаем: «Огонь добывают посредством трения друг о друга двух кусков дерева, и рожденное этим пламя сжигает оба куска. Подобно этому, рассудок, рожденный сочетанием того, что «недвижимо», и того, что «движется», и наблюдатель, созерцавший их двойственность, обращаются в пламя Мудрости».

Это медитативное созерцание называется «йогическая различающая медитация», и ее ни в коем случае нельзя уподоблять «различающему размышлению ученого», ибо последний исследует вещи извне.

Наставники системы Чагья Ченпо обучают также приемам использования в целях духовного преодоления тех препятствий, которые возникают на пути. Помимо того, они указывают разнообразные методы анализа разума.

Является ли он материальным объектом?

Если он материален, то из какой разновидности материи он состоит?

Если он – объективная вещь, то какова его форма, его цвет?

Если он является «познающим», то не есть ли он некое временно проявленное представление?

Чем же является тогда эта нематериальная вещь, которая проявляется в разнообразных формах?

Чем является то, что порождает ее?

Если бы разум был некоей подлинной сущностью, то его можно было бы рассматривать как некую разновидность субстанции.

В процессе дальнейшего созерцания человек приходит к заключению, что разум не есть ни нечто материальное, ни нематериальное и что он не входит в категорию того, о чем можно сказать, что оно есть или его нет.

Вопросы не прекращаются, и мы приступаем к исследованию структуры разума.

Сложная она или элементарная?

Является ли разум простой вещью?

Или это нечто сложное, составное?

Если он элементарен, то почему проявляет себя по-разному?

Если он сложен, то как его можно перевести в состояние «пустотности», когда более нет ничего, кроме абсолютного единства?

Продолжая наши исследования, мы приближаемся к осознанию того, что разум свободен от обеих крайностей – как единства, так и множественности.

«Только в спокойном состоянии человека, который достиг этого понимания, обретается плод медитативного созерцания; все вещи кажутся ему столь же иллюзорными, как картины миража».

Сказано: «Перед собой, позади себя, во всех десяти направлениях света, куда бы я ни взглянул, я вижу «Таковость» [159]. Теперь, о учитель, иллюзия развеялась: отныне мне не о чем больше спрашивать».

Я могла бы еще долго продолжать приводить цитаты и растянуть это приложение до бесконечности. В оригинальных тибетских работах недостатка нет. Даже перевод тех текстов, которые я привезла с собой во Францию, занял бы всю жизнь нескольких переводчиков. Но что эта скромная коллекция по сравнению с гигантскими библиотеками Тибета, где огромное количество томов, накапливавшихся веками, возможно, исчисляется сотнями тысяч!

Моя цель была в том, чтобы снабдить данную книгу отрывками переводов из нескольких тибетских текстов, я хотела подвести читателей к порогу тех эзотерических школ Тибета, о которых прежде рассказывались самые фантастические небылицы, и представить читателям некоторые из тех учений, которые ламы преподают своим ученикам.

Не стоит и говорить, что приведенные выше концепции не являются единственными, которые признаются этими школами. Об этом можно судить хотя бы из моих пояснений при описании «посвящений». И тем не менее, в среде просвещенных ламаистов преобладает гораздо большее единство взглядов, чем можно было бы предположить, основываясь на учениях, распространяемых в Тибете миссионерами различных махаянских или тантрических школ. Столетия их существования привели к определенному слиянию этих учений, а тибетский образ мышления наложил на них свой специфический отпечаток.

Одним словом, в ламаистском буддизме, если его освободить от наслоения народных верований, преобладает дух, свойственный как классической хинаяне, так и благочестивой сентиментальной махаяне, которую некоторые хотят отождествить с единственно истинной махаяной Асанги и его последователей.

Точно так же, как у патриархов школы чань мы находим фундаментальные положения буддизма, принятые и развитые китайским умом и пропитанные чисто китайским духом, в среде философов и мистиков Тибета мы находим те же самые фундаментальные принципы, принятые и истолкованные с точки зрения людей, весьма отличающихся своим складом ума от индийцев.

Кто из учеников Будды точнее всех выражает его мысль? Эту проблему не так-то легко решить, ибо мы лишены тех необходимых элементов, которые можно было бы использовать в качестве основания для наших суждений. Письменные документы, которые представляют Учение Великого Мудреца, Сиддхартхи Гаутамы, Будды, появились спустя несколько веков после его смерти, и мы обоснованно можем считать, что на них наложили сильный отпечаток те взгляды и тенденции, которые преобладали уже в ту пору среди буддийских монахов.