Шантепи Сосей - Иллюстрированная история религий

Напомним здесь еще раз, как образовался греческий культ. По существу этот культ был государственным культом. Постоянное почитание божества состояло из культовых актов и комплексов культовых актов, которые были обозначены в календарях праздников каждого города; при исключительных обстоятельствах, как, например, во время мора или войны, иногда совершались особые культовые акты. Отдельный человек мог, например, дарением жертвенных животных увеличить блеск государственного праздника. Бесчисленны были священные дары, которые приносились в святилища со всех сторон. В общественных святилищах каждый в отдельности приносил за себя жертвы и молился, однако существовало также и домашнее служение богу. Наряду с государственными культами были также упомянуты и культовые общества тиазы и эраны. В амфиктиониях несколько государств соединялись для одного общего культа. Затем существовали еще упомянутый идеальные культовые общества всего эллинского мира; но и эти общества опирались на особые государственные культы, как, например, на культ эллинского государства в Олимпии. Мистерии по своей сущности были церковными обществами; но и эти общества также включались в государственные культы.

Общественный культ, таким образом, охватывал большую часть внешних выражений религиозной жизни, как бы они иногда не были различны по своей первоначальной природе. И уже это обстоятельство произвело острое разделение в религиозной области. Основного различия между религией образованных и религией низших классов народа накануне эпохи философии и софистики, собственно, не было. Необразованные со своими культовыми действиями, находящимися в связи с фетишизмом и волшебством, рассматриваются иначе, чем духовная аристократия, но последняя еще не дала для этого никакого повода. Мифы могли пониматься в более возвышенном или же в более наивном смысле. Пиндар описывает рождение Афины в неопределенных очертаниях в качестве грандиозного явления природы. По композиции на восточном фризе Парфенона, во всяком случае, можно установить, что Афина стоит там во весь свой рост рядом со своим отцом. Фидий представляет момент, после которого богиня родилась: произошло чудо; весь Олимп, даже весь мир охвачен тем, что произошло; но как это произошло, не видно. Напротив того, в изображениях на вазах Афина представляется в виде маленькой куклы, которая выходит из головы своего отца. Таким образом, здесь мы видим огромное различие в понимании, и тем не менее миф в точности один и тот же. Таинственное господство божественных законов наполнило умы Эсхила и Софокла благоговейным страхом. Но каким необдуманным образом эти законы могли рассматриваться в качестве чего-то чисто внешнего, показывает история, которую рассказывает нам Платон в своем Эвтифроне.

Софокл

В гневе и состоянии опьянения раб отца Эвтифрона убил другого раба. Отец бросает убийцу со связанными руками и ногами в яму и посылает кого-то к одному экзегету узнать, что предписывает в таких случаях закон крови. Но отец забывает обо всей этой истории, и связанный умирает от голода и холода. Но теперь сам отец сделался убийцей, и сын верит, что божественные законы обязывают его обвинить отца в качестве такового.

Особо обстоит дело с упомянутыми т. н. орфикотелестами. Они, – в то время как это, как мы знаем, не удалось орфическому культу, – должны были занять в Афинах известное положение в общественной религии, причем они спустились всецело в сферу жизни простого народа, где господствовали более ничтожные тенденции и понятия. Они стали предметом общего презрения и издевательства, что их не могло, конечно, сделать более хорошими. Платон говорит о волшебниках и предсказателях, которые подходили к дверям богатых, уверяя, что они при помощи своей жертвы и волшебства могут всякого приятнейшим образом и с торжественностью освободить его от грехов, даже от первородного греха, и что они даже готовы были за небольшие деньги принудить богов защитить кого угодно от его врага, если бы даже этот враг был праведником. Это, конечно, волшебство в его самой наивной форме. Однако здесь Платон, без сомнения, придал слишком много весу, правда, весьма отталкивающей внешности; равным образом, его представление, быть может, сильно преувеличено. Во всяком случае, здесь мы встречаем, конечно в очень грубой форме, ту же самую веру, которая в своем орфически-пифагоровском виде самим Платоном ставилась очень высоко.

Рассмотрим теперь несколько подробнее, каким образом сформировалась религиозная идея в самых благородных умах Греции, а также как с ней соотносилась философская мысль.

Хотя греческая культура, как мы уже говорили, была совершенно свободна от церковных стеснений и литература, мысль и творчество греков носили светский характер, тем не менее греческая философия и поэзия имели для религии слишком большое значение, чтобы ими можно было пренебречь в религиозной истории. В сжатом обзоре мы не можем осветить многочисленных вопросов, относящихся к древней философии природы, дошедшей до нас только в отрывках, но мы намерены отметить разносторонние отношения этой философии к религии. Древнейших философов, начиная с Фалеса, слишком часто представляли как чистых мыслителей, не замечая связи их учений с религией. Между тем натуральная философия имела многие точки соприкосновения с мифическими теогониями. Вероятно, мы могли бы лучше уразуметь связь между мифическими и философскими космогониями, если бы нам было больше известно об одном человеке, образ которого почти совершенно погружен во мрак, именно о Ферекиде из Спроса. Даже время его жизни не известно с достоверностью; от его сочинения мы обладаем только немногими отрывками. Древние упоминают о нем наряду с Фалесом, но причисляют его скорее к поэтам, чем к философам. Было бы важно ближе узнать именно об исторических отношениях Ферекида. Здесь возникает вопрос о возможном влиянии восточных идей. Древние натурфилософы жили в ионийских городах Малой Азии, а Ферекид – на одном из островов; следовательно, возможности восточных влияний отрицать нельзя. Сообщенное Свидой предание, что Ферекид черпал из финикийских сочинений, не имеет большого значения: важнее было бы, если б возможно было в самом деле найти у Ферекида действительные черты семитических космогонии. С другой стороны, у него есть много мыслей, общих ему с орфиками и пифагорейцами, в частности, учение о переселении душ. Исторические отношения, конечно, проблематичны; но все заставляет нас предполагать в Ферекиде человека, в умозрении которого сплетены самые разнородные направления.