Шантепи Сосей - Иллюстрированная история религий

Выделился из осиротелой семьи старший брат и задумал себе избу строить. Выбрал он под стройку обжитое место. Лес рубил "избяной помочью": сто бревен – сто помочан, чтобы вырубить и вывезти каждому по бревну. Десятком топоров успели повалить лес поздней осенью, когда дерево не в соку, и вывезли бревна по первопутку: и работа была легче, и лошади меньше наломались. Плотники взялись "срубить и поставить избу", а если сладится хозяин с деньгами в этот же раз, то и "нарядить" ее, т.е. сделать все внутреннее убранство, доступное топору и скобелю. Плотники подобрались ребята надежные, из ближнего соседства, где испокон веку занимаются этим ремеслом, и успели прославиться на дальние окольности. Помолились на восход солнца, выпили "заручную" и начали тяпать с ранней зари до самой поздней.

Когда положили два нижние бревна – два первые венца так, что где лежало бревно комлем, там навалили другое вершиной, приходил хозяин, приносил водку: пили "закладочные". Под передним, святым углом, по желанию хозяев, закладывали монету на богатство, и плотники сами от себя – кусочек ладана для святости. Пусть-де не думают про них, с бабьих бредней, худого и не болтают, что они знаются с нечистой силой и могут устроить так, что дом для жилья сделается неудобным.

Переход в новую избу или "влазины", новоселье – в особенности жуткая пора и опасное дело. На новом месте словно бы надо переродиться, чтобы начать новую, тяжелую жизнь в потемках и ощупью. Жгучая боль лежит на сердце, которое не чует (а знать хочет), чего ждать впереди: хотелось бы хорошего, когда вокруг больше худое. Прежде всего напрашивается неотразимое желание погадать на счастье. Для этого впредь себя в новую избу пускают петуха и кошку. Если суждено случиться беде, то пусть она над ними и стрясется. За ними уже можно смело входить с иконой и хлебомсолью, всего лучше в полнолуние и обязательно ночью [15] Ночью же в новый дом и скотину перегоняют. Счастливыми днями для новоселья считаются двунадесятые праздники, и между ними в особенности Введение во храм Богоматери. .

Искушенные житейским опытом, хозяйки-бабы, поставив икону в красный угол, отрезают один сукрой от каравая хлеба и кладут его под печку. Это – тому незримому хозяину, который вообще зовется "домовым-доможилом". В таких же местах, где домовому совершенно верят, и лишь иногда, грешным делом, позволяют себе сомневаться, соблюдается очень древний обычай, о котором в других местах давно уже и забыли. Кое-где (например, по Новгородской губернии, около Боровичей) хозяйка дома до рассвета (чтобы никто не видал) старается три раза обежать новую избу нагишом, с приговором: "Поставлю я около двора железный тын, чтобы через этот тын ни лютый зверь не перескочил, ни гад не переполз, ни лихой человек ногой не переступил, и дедушка-лесной через него не заглядывал". А чтобы был этот "замок" крепок, баба в воротах перекидывается кубарем также до трех раз и тоже с заученным приговорным пожеланием, главный смысл которого выражает одну заветную мысль, чтобы "род и плод в новом доме увеличивались".

О происхождении домовых рассказывают следующую легенду. Когда Господь, при сотворении мира, сбросил на землю всю непокорную и злую небесную силу, которая возгордилась и подняла мятеж против своего Создателя, на людские жилья тоже попадали нечистые духи. При этом неизвестно, отобрались ли сюда те, которые были подобрее прочих, или уж так случилось, что приселившись поближе к людям, они обжились и обмякли, но только эти духи не сделались злыми врагами, как водяные, лешие и прочие черти, а как бы переродились: превратились в доброхотов и при этом даже оказались с привычками людей веселого и шутливого нрава. Большая часть крестьян так к ним привыкла, так примирилась с ними, что не согласна признавать домовых за чертей и считает их за особую отдельную добрую породу.

Никто не позволяет себе выругаться их именем. Всегда и все отзываются о них с явным добродушием и даже с нежностью. Это вполне определенно выражается во всех рассказах и согласно подтверждается всеми сведениями, полученными от исследователей в ответ на программные вопросы по "Демонологии" из разных концов Великороссии.

Каждая жилая деревенская изба имеет одного такого невидимого жильца, который и является сторожем не только самого строения, но, главным образом, всех живущих: и людей, и скотины, и птицы.

Живет-слывет он обычно не под своим прирожденным именем "домового", которое не всякий решится произносить вслух (отчасти из уважения к нему, отчасти из скрытой боязни оскорбить его таким прозвищем). А величают его, за очевидные и доказанные услуги, именем "хозяина" и за древность лет его жизни на Руси – "дедушкой".

Поскольку все это разнообразие имен и прозвищ свидетельствует о живучести домашнего духа и близости его к людским интересам, постольку он и сам неуловим и неуязвим. Редкий может похвалиться тем, что воочию видал домового. Кто скажет так, тот либо обманулся с перепугу и добродушно вводит других в заблуждение, либо намеренно лжет, чтобы похвастаться. Видеть домового нельзя: это не в силах человека (с чем совершенно согласно большинство людей сведущих, искусившихся долгим опытом жизни). И если кто говорит, что видал его в виде вороха сена, в образе какого-либо из домашних животных, тот явно увлекается и строит свои догадки только на том предположении, что домовой, как всякий невидимый дух с нечеловеческими свойствами, наделен способностью превращаться, принимая на себя разновидные личины, и даже будто бы всего охотнее – образ самого хозяина дома. Тем, кто пожелал бы его видеть, предлагают нелегкие задачи: надо надеть на себя, непременно в Пасхальную ночь, лошадиный хомут, покрыться бороной зубьями на себя и сидеть между лошадьми, которых он особенно любит, целую ночь. Говорят даже, что если домовой увидит человека, который за ним таким образом подсматривает, то устраивает так, что лошади начинают бить задом по бороне и могут до смерти забить любознательного. Верно и вполне доказано только одно, что можно слышать голос домового (и в этом согласны все поголовно), слышать его тихий плач и глухие сдержанные стоны, его мягкий и ласковый, а иногда и отрывисто-краткий и глухой голос в виде мимоходных ответов, когда умелые и догадливые хозяева успевают окликнуть и сумеют спросить его при подходящих случаях. Впрочем, все, кто поумнее и поопасливее, не пытаются ни видеть этих духов, ни говорить с ними, потому что, если это и удастся, добра не будет: можно даже опасно захворать. Впрочем, домовой по доброму своему расположению (к большакам семьи преимущественно и к прочим членам – в исключение), имеет заветную привычку наваливаться во сне на грудь и давить. Кто, проснувшись, поспешит спросить его: "К худу, или добру?" – он ответит человеческим голосом, словно ветер листьями прошелестит. Только таким избранным и особенно излюбленным удалось узнать, что он мохнатый, оброс мягкой шерстью, что ею покрыты даже ладони рук его, совершенно таких же, как у человека, что у него, наконец, имеются, сверх положения, рога и хвост. Часто также он гладит сонных своею мягкою лапой, и тогда не требуется никаких вопросов – довольно ясно, что это к добру. Зла людям он не делает, а напротив, старается даже предостеречь от грядущих несчастий и временной опасности.