Сергей Фудель - Путь отцов

Но что есть или чем был монастырь видимый или исторический? Монастырь не в миру, а за монастырской стеной был или есть, со стороны его взыскания человеком, откровенное и светлое признание этим человеком своей немощи, невозможности спастись без этих высоких стен, отгораживающих его как–то от заразы общечеловеческого тления, т. е. в своем историческом бытии он был логическим выводом смирения, не полагающегося на свои силы и, в то же время, ищущего полноты божественного познания и любви.

Когда ставится вопрос о созидании «монастыря в миру», с этого же светлого, т. е. истинного смирения надо и начинать строить его невидимые стены. «Ну угрюмничайте», — неоднократно повторял еп. Феофан Затворник тем лицам, которых он учил духовной жизни в миру (ФП — 169, 229). Смирение не может «угрюмничать», так как оно есть, как учили Отцы, — предтеча любви. В любви, смирении и отречении от мира греха есть духовный путь христианина, живущего в мире, питающего себя Евангелием и вразумляющего себя всем богатством учения Отцов. Монастырь в миру собственно был всегда. Наша духовная эпоха только с особой силой о нем тоскует, так как изнемогает в обмирщении. Еще св. Тихон Задонский писал: «не обольщайся богопознанием и богопочитанием нынешних христиан, у которых на языке исповедание Бога, а в сердце безбожие» (От. 446). Монастырь в миру — это не какой–то особый или новый вид «угрюмничанья», а только все то же Евангелие в миру, все та же единая Евангельская тропа. Дух дышит, где хочет (Ин. III, 8).

Когда умирал св. Пафнутий, он сказал: «Богу угодны не столько тот или другой род жизни, сколько чистота и расположение сердца».

Историк Руфин передает такой рассказ об этом святом: «Достигши высоты ангельской жизни, он однажды просил Бога указать ему — с кем сравнялся он из угождающих Ему. И предстал ему Ангел Господень. «Ты подобен одному скомороху, который в соседнем селении промышляет своим искусством» (Р — 78, 83).

Подобные же откровения о мирских праведниках мы находим в житиях Макария и Антония Великих.

«Однажды блаженный Антоний молился в келии своей, и был к нему глас: «Антоний! Ты еще не пришел в меру кожевника, живущего в Александрии». Услышав это, старец встал рано утром, и, взяв посох, пошел в Александрию. Когда он пришел к указанному ему мужу, муж этому крайне удивился, увидев у себя Антония. Старец сказал кожевнику: поведай мне дела твои, потому что для тебя я пришел сюда, оставив пустыню. Кожевник отвечал: не знаю за собою, что б я сделал когда–либо и что–либо доброе. По этой причине, вставая рано с постели моей, прежде нежели выйду на работу, говорю сам в себе: все жители этого города, от большого до малого, войдут в Царство Божие за добродетели свои, а я один пойду в вечную муку за грехи мои. Эти же слова повторяю в сердце моем прежде, нежели лягу спать. Услышав это, блаженный Антоний отвечал: поистине, сын мой, ты как искусный ювелир, сидя спокойно в доме твоем, стяжал Царство Божие».

О другом вразумлении великого Антония рассказывается так: «св. Антоний сподобился такого откровения в пустыне: есть в городе некто подобный тебе, искусством врач, который избытки свои отдает нуждающимся и ежедневно поет с Ангелами — Трисвятое» (Д1 — 138, От. 39_40).

«Говорят, слышал я, будто невозможно навыкнуть добродетели без ухода в даль и убежания в пустыню, — пишет преп. Никита Стифат, — и удивлялся, как вздумалось им неопределимое определять местом. Ибо если навык в добродетели есть восстановление сил души в первобытное благородство, это не со вне приходит в нас, как нечто вводное, а прирождено нам от сотворения, и чрез это входим мы в Царствие Небесное, которое внутрь нас есть, — по слову Господа, — то пустыня излишня, когда мы и без нее входим в Царствие чрез покаяние и всякое хранение заповедей, — что возможно на всяком месте владычества Божия, как поет божественный Давид: благослови душе моя Господа на всяком месте владычества Его! (Пс. CII, 1, 22). «О том–то и сокрушаюсь, — говорил св. Иоанн Златоуст, — что благоустроенное поведение и целомудрие почитается приличным одним монахам, тогда как Христос дал общие для всех законы. Блаженства, изреченные Христом, обещаны не одним монахом. Если бы в брачном состоянии невозможно было исполнять того, что требуется от монахов, то погибло бы все и добродетели не осталось бы места в мире. Если иные находят для себя препятствие в брачной жизни, то пусть знают, что препятствием служит им не брачная жизнь, а свое произволение, во зло употребляющее брачную жизнь» (ВЛ — 179).

«Если Христос дал общие для всех законы» — общую закономерность и обязательства духовной жизни — то очевидно, что всякий христианин — и монах и мирской — должен быть «иноком», гражданином иного, божественного мира, который по мере своих сил, и по мере своего стяжания Царства Божия, которое «внутри нас».

«В пустыне кто живет или в монастыре, или в миру содевает свое спасение — всякому неотложный закон: очистить сердце свое от страстей» (еп. Феофан Затворник, ФП — 218).

Преп. Симеон Нов. Бог. рассказывает об одном знакомом ему мирском юноше из Константинополя. «Этот юноша, — говорит он, — ни постов долгих не держал, ни на земле не спал, ни власяниц не носил, ни из мира не выходил телесно, а только духовно (душевным расположением), и с небольшим бдением, которое совершал, явился высшим дивного оного Лота, бывшего в Содоме… Однажды, когда он стоял на молитве, и говорил умом паче, нежели устами: «Боже, милостив буди мне грешному», — внезапно низошло на него свыше божественное осияние пресветлое и исполнило все то место. Тогда забыл уже юноша сей, что находится в комнате, потому что во все стороны виделся ему один свет… Забыл он тогда весь мир и исполнился слез и радости неизреченной»… (Д V — 494, 492).

Дух дышет, где хочет (Ин. III, 8), и «побеждаются естества уставы», когда в сердце человека божественная любовь. Ведь из слов преп. Симеона мы видим, что этот мирской юноша не только нес подвиг молитвы мытаря, т. е. истинного смирения, но и «духовно вышел из мира» в поисках любви Божией.

«Своего рода мироотреченность обязательна и для мирян», — говорит еп. Феофан Затворник (Д1 — 154). Только в мироотреченности доказуется любовь к Богу. Но если мироотреченность не только возможна, но и обязательна для мирян, значит и божественная любовь, т. е. полнота христианства предполагается возможной для человека, живущего в миру.

«Должно то одно иметь, чтобы достигнуть любви к Богу всем чувством и с полным удостоверением сердечным… в ком действует сие благодатиею Божиею, тот, живя в мире, чужд бывает мира» (бл. Диадох, Д III — 31).

Говоря о препятствиях или трудностях сочетать жизнь в миру с жизнью духовной, преп. Симеон Нов. Бог. одновременно признает: «Желающий творить добро получает от Бога силу творить оное во всяком месте: и среди мира, и в безмолвии» (Д5 — 497). Также относится к этому и св. Григорий Палама. «Жизнь в девстве гораздо исполнимее и малотруднее жизни брачной», — говорит он, имея в виду, конечно, трудность сочетания брачной жизни с жизнью всецело в Боге. Но он же добавляет: «Можно и в супружестве живущим достигнуть такой чистоты, но весьма с большой трудностью» (Д5 — 285, 283, 284).