Иннокентий Херсонский - О грехе и его последствиях

Не тем ли нужнее сорвать с порока эту личину велемудрия и показать, что если есть такая тьма в роде человеческом, то она вся от греха и порока, что грех, где ни проявляется, везде ведет за собою мрак и слепоту, что он ослепляет и портит самые великие способности, превращает и губит самые обширные познания, что неотъемлемое свойство его предрасполагать человека к умственному помешательству?

Будем ли мы однако же оспаривать для сего у грешник всякое ведение? Нет, мы усвоим ему оное, даже в некоем особенном роде, имея в виду опыт и пример наших злополучны прародителей. У них, по падении, действительно отверзлись очи, как обещал искуситель, но что увидели? «Яко нази бяша».

Вот новое познание, произведенное грехом, и вместе наказание за грех, ибо не знать своей наготы было одним из преимуществ состояния невинности. Отверзлись очи телесные, но в то же время видимо закрылись очи духовные, ибо от кого хотели укрыться прародители наши? От Бога и Творца Вездесущего. Так мгновенно затмилась в душе самая очевидная и непреложная истина вездесущая Божия! Подобное несчастно отверзение очей продолжается и доселе у грешника: после каждого нового преступления он видит себя в новом состоянии познает, чего не знал прежде; и если сложить разные виды грехов, все опыты зла и падений, то, пожалуй, составится род знаний, коих не имеет не только человек добродетельный, но самый Ангел, подобно тому, как человек, не бывший больным не может знать опытно того, что производит в человеке болезнь. Но, братие мои, судите сами, что это за ведение? Как оно жалко и отвратительно! И как стократ лучше не знать того, что знает на свою беду грешник. И однако же он из тог жалкого ведения извлекает нередко способы казаться мудрее других. Присоедините к сему наглость порока, который, снимая с человека самые священные узы, первее всего делает необузданными его мысли и ум — и вы поймете, как грешник может казаться знающее других. Как первое свойство человек добродетельного — держать себя в пределах веры и скромности. почему он, не полагаясь на силы своего ума и проницательность, всегда готов сознать свое неведение, остановиться — в недоумении, как ему действовать, тем паче не позволит себе дерзко судить о том, что выше его понятий: так первое свойство грешника — судить и рядить обо всем, всем быть недовольным, всему предписывать законы, показывать себя всезнающим и ко всему способным. С таким духом и бесстыдством, при некоторой способности и познаниях, удивительно ли прослыть иногда умником? — К довершению обаяния греховного, в сем отношении, люди действительно даровитые, — частию по наклонности пашей поврежденной природы к злу, частию по превратности воспитания и самых даже наук, — редко не платят хотя на время, дани пороку, который, губя в них все лучшее, — самый ум, извлекает однако из их дарований ту для себя выгоду, что, опираясь на их личность, выдает мрачное знамя свое за хоругвь мудрости. Эта, говорю, жалкая падкость людей даровитых на грех дает пороку возможность носить личину ведения и прельщать ею взоры людей, неумеющих отличать дары Творца от их злоупотребления. На чьей стороне видят нередко людей, почитающихся умными, о той стороне и думают, что она есть область света и ведения, не обращая внимания на то, что сии даровитые люди суть пришельцы в ней и жалкие изменники своей родине.

Видите, что мы не сокрыли ничего, что во грехе, как в змие, может быть блещущего, а в то же время видите сами, как ничтожен призрак мудрости, коею обольщает порок. Итак, довольно уступок: взглянем теперь в лицо этому лукавому врагу, приблизим к нему свет опыта и посмотрим, что с ним будет!

Не подлежит, братие мои, никакому сомнению та печальная истина, что род человеческий покрыт какою-то неестественною тьмою неведения, и что все усилия разогнать сию тьму остаются доселе без значительного успеха. Что всего жальче, — тьма сия не дает человеку видеть того, что для него особенно нужно видеть ясно, даже — кто Творец и Владыка судьбы его? Даже откуда он сам и для чего здесь на земле? даже — что ему должно делать, к чему приготовлять себя, и что ожидает его по смерти? Это предметы крайней важности для человека: и они-то покрыты великою тьмою. Самые образованные народы слепоствовали в сем отношении наижалчайшим образом. Мы удивляемся теперь просвещению древних греков и римлян: но спросите, кому поклонялись они? истуканам. Что знали о происхождении и судьбе человека? ничего ясного и решительного. Лучшие из людей старались освободить и себя и других от этой тьмы, зажигали множество для сего светочей, производили иногда вокруг себя некое мерцание, — даже пожары но мерцание исчезало, пожары угасали, — а мрак и неведение оставались.

Возможно ли, чтобы сия ужасная тьма была естественна человеку, чтобы Творец премудрый, создав такое существо, как человек, не дал ему ясно знать о Себе, не сказал прямо о его предназначении, и не указал, куда ему идти и каким путем? Какой земной отец поступит так с своим сыном, — послав в путь дальний, не скажет, что делать на пути и что за место, куда он послан? Но род человеческий именно находится в подобной тьме. Если бы мы захотели быть несправедливыми в отношении к любви Отца Небесного, и вздумали предполагать, что она поступила с нами, как земные отцы поступают иногда с детьми своими, тотчас по рождении сокрываясь от них навсегда, и оставляя их на произвол случая, то нас обличил бы взгляд на все прочие творения, из коих каждое снабжено всем для него нужным, обличил бы самый остаток света и истины прирожденных душе нашей, который показывает, что мы были некогда снабжены в избытке потребным запасом видения, не умели сохранить его в целости, обличил бы, наконец, голос всего первобытного человечества о том, что человек в начале своего бытия был и ходил во свете, но потерял его.

Кто же лишил нас сего естественного, первобытного света и погрузил во тьму, от коей, при всех усилиях, доселе не можем избавиться? Никто и ничто, кроме греха. В состоянии невинности, как видим из бытописания, праотец наш обладал способностью провидеть самое внутреннее свойствовещей, почему и нарек имена всем животным по одному взгляду на них, — таки имена, кои одобрены к употреблению, за их доброту, Самим Богом: по падении тот же праотец вдруг ослеп до того, что вообразил себе возможность укрыться от Бога вездесущего в сени древ райских. Остатки первобытного света, доколе жили Патриархи, спасали человечество от погружения во тьму совершенную, но когда сей драгоценный запас преданий, сие священное наследие рая истощилось, и человечество осталось с своим ослепленным от греха разумом, в то время тьма неведения обнаружилась во всей силе, и человек начал говорить древу: «ты отец мой», камению: «ты мяродил еси».