Андрей Кураев - Неамериканский миссионер

На самом деле «нечистоплотно» обвинять целую эпоху в истории человечества, никак не пытаясь понять мотивы действий тех людей. А ведь достаточно для начала поставить хотя бы такие вопросы:

1. Сами ведьмы верили в то, что они ведьмы?

2. Видели ли народные массы в этих женщинах колдуний?

3. Это верование было привнесено в народ церковной проповедью или же оно бытовало еще с дохристианских времен? [48]

4. Существовала ли граница, отделявшая народное ведьмовство от той магии, которой увлекались образованные алхимики и «теурги» эпохи Возрождения и Реформации?

5. Каково среди людей, привлеченных к инквизиционному суду, процентное соотношение тех, кто обвинялся в вероучительных прегрешениях, и тех, кто обвинялся в прямой магии?

6. Воззрения тех людей, что преследовались инквизицией за их взгляды, действительно ли были более «передовые», нежели взгляды самих инквизиторов, или же они были еще более архаичны и представляли собой дохристианские пласты миропредставления? [49]

7. Если окажется верным последнее, то – с точки зрения культурного и научного прогресса – какую же объективную роль сыграла инквизиция в истории Европы? Не окажется ли она подобной роли жестокого реформатора Петра (и, кстати, учредителя русской инквизиции [50]) в истории России?

Без доказательного, основанного на источниковедческой работе ответа на эти вопросы нельзя представлять жертв инквизиции как безусловно прогрессивных людей.

Для современного светского человека колдовство – это «мнимое преступление». И потому понятно, что такой человек будет возмущаться казнью людей за те преступления, которых те на самом деле не совершали. Но с точки зрения теософов, ведьмы были именно ведьмами и маги были магами [III], черти – чертями, а порча – порчей [IV]. «И черта можно заставить плясать. Черти не выносят света и шума. Недаром шаманы бьют в бубны, чтобы избавиться от низких духов» [51]. «Невежды смеются над существованием сатаны и тем подтверждают правильность сказанного одним тонким мыслителем: “Победа диавола в том, что он сумел внушить людям, что он не существует”. Ведь когда мы во что-то не верим или отрицаем, мы перестаем этого остерегаться и тем легче попадаем в тенета, расставленные многочисленными приспешниками тьмы» [52]. «Колдовство недопустимо как преступление против человечества. Не следует понимать колдовство как зло против одной личности. Следствие колдовства гораздо вреднее – оно нарушает явления космические, оно вносит смятение в слои надземные. Если колдун не сумел поразить супротивника, это еще не значит, что его удар не убил нескольких человек где-то, может быть, в разных странах. Может быть, вибрация злой воли нашла себе утверждение в самом неожиданном месте. Нельзя представить себе, сколько смертей и болезней причинено злой волей. По пространству носятся тучи когтей, никто не учтет, где сядет эта ядовитая стая. Сильный дух защитится от злых посылок, но где-то слабый человек получит их заразу. Невозможно учесть такой космический вред. Даже благодать долетит не в полной мере, если она попутно будет расходоваться на рассеяние зла. Можно очень остеречь человечество от всякого колдовства»,- говорит рериховский трактат «Аум» (глава 28).

А значит, если ренессансное или новоевропейское общество и совершило преступление, казня этих колдунов, то нужно все же учесть, что это была ответная мера: воздаяние преступлением за преступление, вредом за вред. И кроме того, это было преступление, совершенное в состоянии аффекта. Преступление, совершенное испуганными людьми, которые и в самом деле боялись колдунов, ибо верили в реальность колдовства…

Да, сжигать людей – мерзко. «Еретика убивать не должно»,- говорит святитель Иоанн Златоуст (Беседы на Евангелие от Матфея. 46, 1). Но историк тем и отличается от моралиста, что он должен понимать логику событий и мотивы лиц, творивших нашу историю, а не просто выставлять им оценки за поведение.

Если же моралист осуждает одних преступников (инквизиторов) ради того, чтобы безусловно обелить другую группу преступников (колдунов), то здесь возникает вопрос – а есть ли у этого моралиста вообще нравственное право на то, чтобы считаться моралистом…

Так что вовсе не с наукой воевала инквизиция, а с магическим суеверием.

Вот характерные цифры, свидетельствующие о сдвиге инте-ресов инквизиторов и о том, кого они считали своим оппонентом в эпоху научной революции: «Около 80% венецианских инквизиционных процессов, относившихся к периоду до 1580 года, были связаны с обвинениями в лютеранстве и родственных ему формах крипто-протестантизма. 130 приговоров, о которых было сообщено в Рим в 1580-1581 годах изо всех районов Северной Италии, показывают постоянное внимание инквизиции к протестантизму. Однако различные ответвления римской инквизиции изменили основное направление своей деятельности незадолго до 1600 года, когда внимание к еретикам было вытеснено одержимостью искоренением магии и других суеверий. Во Фриули до 10% судебных процессов (из 390), состоявшихся до 1595 года, было связано с магией, а в течение последующих пятнадцати лет под эту рубрику подпадала половина дел (558). В других местах этот сдвиг был менее заметным и произошел быстрее; в Неаполе магия стала единственным обвинением, породившим значительное число инквизиционных процессов в 1570-е годы, и оставалась таковой на протяжении десятилетий, вплоть до 1720-х годов. В Венеции переход от ереси к магии был столь же резким, как и во Фриули, но произошел на двенадцать лет раньше. В течение XVII века предметом озабоченности римской инквизиции стали все формы магии, от ведовства до предсказаний: в каждом трибунале около 40% дел, рассматривавшихся на протяжении этого столетия, могли быть отнесены к разряду преследований суеверия и магии» [53]. Среди других дел, рассматриваемых в инквизиции, до 15% было дел, связанных с обвинениями священников в сексуальных домогательствах плюс двоеженстве, гомосексуализме и тому подобном.

Как ни странно, но у рождающейся науки и инквизиции была общая черта: и там и там требовали доказательств и не слишком верили субъективным свидетельствам, доносам и заявлениям, стараясь найти способы объективной их проверки.

И вовсе нельзя считать случайностью то обстоятельство, что рождение науки пришлось на пору расвета инквизиции…

Понимаю, что человек, воспитанный в советской школе, ответит: «Да, толпа в ту пору была одержима религиозным мракобесием. Но те светлые гении, что создали науку, опередили свое время и уже порвали связь с оковами ортодоксии».

Но здесь свои вопросы будет задавать уже не столько логика, сколько история. Дело в том, что творцы новой картины мира были как раз весьма религиозными людьми.