Святитель Феофан Затворник - Созерцание и Размышление

Расскажу вам один случай, которого я был почти что свидетелем на востоке. Согрешил один христианин, приходит к духовному отцу, кается и говорит: "Поступи со мною так, как закон велит. Я открываю тебе рану - уврачуй ее и, не жалея меня, делай что следует". Разжалобился духовник искренностью его раскаяния, да и не наложил того пластыря на рану, какой положен Церковию. Умер тот христианин. Через несколько времени является он во сне духовнику своему и говорит: "Я открыл тебе рану и просил пластыря, а ты не дал мне его - вот за это меня и не оправдывают!" Скорбию объялась душа духовника по пробуждении от сна, не знал он, что и делать, а покойник снова является и в другой, и в третий, и много раз, то каждый день, то через день, то через неделю, и все повторяет те же слова: "Я просил пластыря, а ты мне не дал его, и вот мне худо за это". Истомился духовник от скорби и страха, пошел на Афон, наложил на себя по совету тамошних подвижников строгую епитимию, несколько лет провел в посте, молитве и трудах до тех пор, пока не получил извещения, что ради его смирения, сокрушения и труда прощен и он, и тот христианин, которого не уврачевал он по ложной снисходительности. Так вот до чего доводят поблажки и льготы! Да и кто дал нам власть прописывать их?

Вам хорошо известны папские индульгенции. Вот они-то и есть те льготы и поблажки, какие даются наперекор закону Христову. И что же? От них развратился в вере и жизни весь запад и теперь гибнет в неверии и вольностях жизни, с своими индульгенциями. Папа изменил многие догматы, перепортил все таинства, расслабил правила церковного руководства и исправления нравов, и все пошло не по намерению Господа, хуже и хуже. Потом явился Лютер, человек умный, но своенравный: "Папа, - говорит, - изменяет все, что вздумает, почему же не изменять и мне?" И начал все строить да перестраивать по-своему и учредил таким образом новую веру, лютеранскую, далеко не похожую на ту, какая заповедана Господом и передана нам святыми апостолами. За Лютером выступили философы: "Вот, - говорят, - Лютер завел у себя новую веру, хоть будто бы и по Евангелию, но собственно-то по своему уму, почему же нам не попытаться составить учение помимо Евангелия, по одному только своему уму?" И начали умствовать и гадать и о Боге, и о мире, и о человеке всякий по-своему и наделали столько учений, что голова закружится от одного перечисления их. И вышло у них теперь так: веруй как знаешь; живи как хочешь; наслаждайся чем душе твоей угодно. Не признают никаких законов и стеснений, слово Божие им ни по чем. Широко у них, все преграды разметаны - любо!

Но избави нас, Господи, от таких расширений! Возлюбим лучше всякую тесноту, прописанную Господом во спасение наше! Возлюбим христианские догматы и стесним ими ум свой, заповедав ему умствовать так, а не иначе; возлюбим христианские правила жизни и стесним ими волю свою, понудив ее смиренно и терпеливо нести благое сие иго; возлюбим все руководительные, исправительные и освятительные христианские чины и службы и стесним ими сердце свое, обязав его перенесть вкусы свои от земного и тленного к этому небесному и нетленному. Пусть будет тесновато, так что ни направо, ни налево нельзя уклониться, но зато несомненно, что по этому тесному пути войдем в Царство Небесное. Ведь Царство это есть Царство Господне, и путь к нему начертан Самим Господом, есть ли тут смысл, чтобы желать каких-либо отмен, когда через них непременно собьешься с пути и погибнешь?

Утверждаясь на сих понятиях, да не скорбят знакомые ваши, если в учении моем покажется иное строгим, пусть только удостоверяются - Господне ли оно, и когда удостоверятся в том, пусть принимают его все душно, как бы ни было оно строго и стеснительно. Льгот же и послабления в учении и правилах жизни пускай не только не желают, но пусть бегают от них, как от огня вечного, которого не миновать тем, кои выдумывают послабления и льготы и увлекают ими слабодушных вслед за собою.

Есть люди, которые не верят, что будет огонь, червь, скрежет зубов и другие телесные мучения в аде, ожидающие грешников. Хорошо, а если будут? Кто верит этому, то ровно ничего не теряет, хоть бы и в самом деле не было таких мучений, а кто не верит, тот будет поражен горьким, но поздним раскаянием, когда придется испытывать то, что так легкомысленно отвергал он на земле. Допустим впрочем, что этого не будет, но ведь нельзя же отвергать, что душа по разлучении с телом останется живою, чувствующею, сознающею себя, и что страсти, которым поблажала она здесь, перейдут с нею и в ту жизнь. Если так, то одного этого будет достаточно, чтобы составить самый мучительный ад. Страсти, которыми жила здесь душа, будут жечь и точить ее, как огонь и червь, и терзать ее непрерывными и неотвратимыми мучениями.

Страсти не суть какие-либо легкие помышления или пожелания, которые являются и потом исчезают, не оставляя по себе следа; это сильные стремления, внутреннейшие настроения порочного сердца. Они глубоко входят в естество души и долгим властвованием над нами и привычным удовлетворением их до такой степени сродняются с нею, что составляют, наконец, как бы ее природу. Их не выбросишь так легко, как легко выбрасывается сор или сметается пыль. Но так как они не естественны душе, а входят в нее по грехолюбию нашему, то, по причине этой самой неестественности своей, и будут томить и жечь душу. Это все то же, как если бы кто принял яд. Яд этот жжет и терзает тело, потому что противен устройству его; или, как если бы кто посадил змею в себя, и она, оставаясь живою, грызла бы его внутренности. Так и страсти, как яд и змея, принятые внутрь, будут грызть и терзать ее. И рада была бы она выбросить их из себя, да не сможет, потому что они сроднились, срослись с нею, а спасительных средств исцеления, предлагаемых здесь Святою Церковию в покаянии и исповеди, тогда не будет. Ну, и мучься, и терзайся ими непрестанно и нестерпимо, нося внутри себя адский огонь, вечно палящий и никогда не угасающий.

Употребим еще сравнение. В числе пыток были и такие: накормят чем-либо соленым, да и запрут, не давая пить. Какое мучительное терзание испытывал такой несчастный! Но кто же жжет и мучит его? Совне никто. Он в самом себе носит мучительное жжение: нечем утолить жажду - жажда и снедает его. Так и страсти: это ведь внутренние жаждания, разжигания, вожделения души грехолюбивой; удовлетворишь их - они замолчат на время, а потом опять, еще с большею силою требуют себе удовлетворения и не дают покоя, пока не получат его. На том же свете нечем будет удовлетворять их, потому что все предметы страстей - предметы земные. Сами они останутся в душе и будут требовать себе удовлетворения, а так как удовлетворить их нечем, то жажда будет все сильнее и томительней. И чем более будет жить душа, тем более будет томиться и терзаться неудовлетворяемыми страстями; непрекращаемая мука эта все будет расти и расти, и конца не будет этому возрастанию и усилению. Вот и ад! Зависть - червь, гнев и ярость - огонь, ненависть - скрежет зубов, похоть - тьма кромешная. Этот ад начинается еще здесь, ибо кто из людей страстных наслаждается покоем? Только страсти не всю свою мучительность обнаруживают здесь над душою: тело и общежитие отводят удары их, а там этого не будет. Они со всею яростию нападут тогда на душу. "Наконец, в теле сем, - говорит авва Дорофей, - душа получает облегчение от страстей своих и некоторое утешение: человек ест, пьет, спит, беседует, ходит с любезными друзьями своими, а когда душа выйдет из тела, она останется одна с своими страстями и потому всегда мучится ими. Как страдающий горячкою страдает от внутреннего огня, так и страстная душа всегда будет мучиться, бедная, своим злым навыком. Потому-то, - заключает преподобный, - я и говорю вам всегда: старайтесь возделывать добрые в себе расположения, чтобы найти их там, ибо, что человек имеет здесь, то исходит с ним отсюда, и то же будет иметь он там".