Протоиерей Александр - ХРИСТОС И ЦЕРКОВЬ В НОВОМ ЗАВЕТЕ

Но если пророки искали свидетельств действия Бога в рамках этой истории, то апокалиптики «без сожаления» писали о том, что с историей этого мира будет покончено и начнется новая история, новый век. Оптимизм пророков был устремлен в историческое будущее, каким бы близким или далеким оно ни было, тогда как апокалиптики были крайними пессимистами в отношении этой истории, а весь свой оптимизм веры обращали в будущее «за» историей.

Связь апокалиптики с пророческой традицией заключается и в том, что апокалиптика по сути дела вырастает из пророчества. Зарождение апокалиптического жанра можно отчетливо увидеть уже в книге Иезекииля — пророка Вавилонского плена, т. е. еще в VI веке до Р. Х. Описания видений, которые мы читаем в Иез. 1–3; 37; особенно в 40–48, очень напоминают описания [1052], встречающиеся в апокалиптике в пору ее расцвета (в указанный выше междузаветный период). Это и неудивительно, ибо разрушение Иерусалима и храма, падение монархии, Вавилонское пленение были той катастрофой, которая, может быть, впервые заставила задуматься израильских пророков над невозможностью спасения в рамках этой истории и устремить свой взор на спасение «за» историей. Иначе говоря, религиозно-политическая ситуация Вавилонского плена во многом соответствует эпохе III–I веков, благоприятной для появления апокалиптических настроений.

Немаловажно, что св. Иоанн — автор Откр. — не один раз в начале и в конце (см. Откр. 1, 3; 22, 19) определяет свой труд не только как апокалипсис (Откр. 1, 1), но и как пророчество. В самом деле, письма к семи церквам, составляющие первые три главы Откр., носят ярко выраженный характер пророческого увещания, а не апокалиптики.

Метод изложения в апокалипсисах можно сравнить с тем, как спортсмен прыгает в длину. Чтобы прыгнуть как можно дальше, он разбегается на расстоянии гораздо большем, чем длина прыжка. Можно применить другой образ: чтобы как можно точнее рассчитать место падения предмета, т. е. конец траектории, автор изучает всю траекторию [1053]. Так и апокалиптик: сначала он говорит об уже известном прошлом как о будущем, для чего, например, прикрывается каким-нибудь великим именем глубокой древности (Еноха, Моисея, и т. п.), а затем, заручившись авторитетом уже свершившихся предсказаний, говорит о том, что в самом деле является для него будущим. Вполне понятно, что реальное будущее предстает в его описаниях в более расплывчатых контурах и загадочных образах по сравнению с тем детально и четко описанным «будущим», которое для анонимного автора апокалипсиса является известным прошлым.

«Этот метод часто позволяет датировать апокалипсисы: момент, в который описание истории теряет точность и аккуратность, и есть момент написания» [1054].

Откр. написано около 95–100-го года (в эпоху гонений при Домициане), но как бы из ситуации 60-х годов (в эпоху гонений при Нероне) [1055].

Многие апокалипсисы являются псевдонимными произведениями — они надписаны великими именами древних праведников: Еноха, Даниила, Моисея, Варуха, Ездры, Авраама и др. [1056](в том числе по только что указанным причинам).

«Все было открыто особым мудрецам, но они молчали... И сами они долго не понимали (см. Дан. 8, 27), так как все должно было произойти намного позже» [1057].

В этом отношении Откр. является исключением. Автор не скрывается под псевдонимом — он именует себя Иоанном и представляется как свидетель живого Христа. Другой вопрос, что не все библеисты соглашаются с отождествлением Иоанна — автора Откр. с ап. Иоанном Богословом. Однако не только церковное Предание, но и последние открытия в области литературной структуры Откр. говорят о том, что автор Четвертого Евангелия, трех Соборных посланий и книги Откровения — одно и то же лицо.

Апокалиптический язык — загадочный и сложный язык, с помощью которого пересказываются странные, «неописуемые» видения. Это язык символов, которые нужно правильно понять и истолковать. Многие символы получили общепринятое специально-апокалиптическое значение, выработанное в процессе развития традиции.

Например, четвертый, самый страшный зверь в Дан. 7, 7-8 описан так:

7После сего видел я в ночных видениях, и вот зверь четвертый, страшный и ужасный и весьма сильный; у него большие железные зубы; он пожирает и сокрушает, остатки же попирает ногами; он отличен был от всех прежних зверей, и десять рогов было у него. 8Я смотрел на эти рога, и вот, вышел между ними еще небольшой рог, и три из прежних рогов с корнем исторгнуты были перед ним, и вот, в этом роге были глаза, как глаза человеческие, и уста, говорящие высокомерно.

Этот зверь символизирует греческую империю, образовавшуюся после завоеваний Александра Македонского. Десять рогов — десять правителей греческой династии на Востоке ко временам написания Дан. (первый рог — сам Александр; второй — Александр Эгус или Филипп Архидеус; третий — Селевк I Никатор и т. д.; десятый рог — Антиох IV Епифан). В 8-м стихе на эту символику накладывается несколько иная: небольшой рог, исторгнувший первые три — это все тот же Антиох IV Епифан, трое предшественников которого умерли насильственной смертью, хотя он и не был причастен к этому [1058].

Или другой пример, предполагающий аналогичное истолкование, исходя из истории Римской империи, символом которой был орел [1059]:

И видел я сон — и вот, поднялся с моря орел, у которого было двенадцать крыльев пернатых и три головы (3 Езд. 11, 1).

Впрочем, видения не обязательно могут быть во сне — часто все происходит «наяву». Посредниками между Богом и тайнозрителем нередко выступают ангелы. Это продиктовано хорошо усвоенным и непререкаемым библейским убеждением о невидимости и неприступности (трансцендентности) Бога. Ангел восхищает, т. е. возносит тайнозрителя в надмирные выси, откуда он имеет возможность наблюдать ход истории со стороны (с высоты) в том ракурсе, как это видит Бог. Иногда это путешествие выглядит как долгое странствие на край земли или сквозь многочисленные небеса. Кстати, в этом отношении апокалиптику также предвосхитили пророки (см. Ам. 3, 7; 3 Цар. 22, 19-23; Ис. 6).

При описании видений используется своего рода «шифрованный» язык, в котором различные реальные и мифологические твари и даже числа заменяют народы и лица. Насколько это вытекало «из подлинного религиозного опыта или было просто литературным средством, в большинстве случаев остается открытым вопросом» [1060].

Неотъемлемой частью шифрованного языка апокалипсисов составляли числа с их не столько арифметическим, сколько богословским или символическим значением [1061]. Наиболее популярными были следующие числа, символика которых во многом понятна и используется до сих пор: