А. Амман - А. Амман Путь отцов

О писателе лучше всего судить по его переписке. Сохранилось 226 писем; в них нет изящества или язвительности, как, скажем, в посланиях Иеронима. Они свидетельствуют о неиссякаемом благодушии, о доброжелательности, их цель — утешить и дать наставление. Авторитет Августина был признан повсюду, и к нему обращались с самыми важными вопросами касательно праведной жизни и христианского вероучения.

Изустных трудов у него тоже немало. До нас дошло более тысячи проповедей и наставлений, и к ним усердием исследователей то и дело добавляются новые. Изложенные верующим Гиппона толкования на Евангелия и на Послание Иоанна, августиновы Ennarrationes in psalmos, проповеди о псалмах, как всегда строги, насыщены мыслью и свидетельствуют о благочестии. Августин был богословом–проповедником: он упрощал, но никогда не опрощал.

Он знал свою паству, и она отвечала ему любовью на любовь. И знали друг друга, и прощали друг друга! Нельзя не оценить душевную щедрость и безграничное милосердие этого человека, пожертвовавшего собственными пристрастиями, дабы пасти овец своих. Тщеславный ритор, признанный учитель в искусстве слова, коему ведомы были все словесные ухищрения, отрешился от всяких изысков, чтобы говорить со слушателями на их языке. Он довольствовался самыми несложными приемами: контрастом, звучной рифмовкой, присловьями, изреченьями, но особенно часто, едва ли не злоупотребляя этим, использовал противопоставление. Оно было не только особенностью его стиля, но отражением глубинных процессов его духовной жизни: он противополагал два града и две любви, ту, которой пожертвовал, и ту, которая сжигала его жертвенным огнем. В проповедях умеряются его полемические крайности. Подлинный облик Августина — именно в сочетании полемиста и пастыря.

ЧЕЛОВЕК, ПОБЕЖДЕННЫЙ БОГОМ

Что же нас так трогает, что привлекает — через столько веков — в августиновых толкованиях и проповедях, в отличие от его же полемических сочинений? То, что в них нам открывается человек, покоренный Богом и воздевающий в Нему ослепленные и благодарные очи.

Мало о ком мы знаем так много, как о епископе Гиппонском. Вдобавок к его сочинениям до нас дошли и его «Обозрения», где под конец жизни он подытоживает все им написанное. И — что главное — осталась его «Исповедь», повесть его жизни до 387 г., «откровение» его греховности и щедрот Божиих. Это одна из самых волнующих книг христианской древности. Немногие сочинения столь ярко отражают автора, столь точно свидетельствуют о нем.

Августин был, судя по описаниям, человеком крепкого сложения; даже под бременем непосильных трудов он дожил до семидесяти шести лет. Был он крайне восприимчив, но самоуглубление и самоанализ не иссушали его сердце, а заставляли его биться отчетливее и учащеннее. Когда аскет и епископ заводил речь о сладострастии, сердце его содрогалось при одном воспоминании о том, каких неимоверных усилий стоило ему высвободиться из этих пут. Сладострастие было для него не отвлеченным понятием, а реальным представлением, фактом собственной памяти.

Он был углублен в себя и робок, ему легче было с книгами, нежели с людьми. Он притягивал людей, но сближался далеко не с каждым. Если же кому‑то вверялся, то был редкостным другом. В нем всегда чувствовалось скромное провинциальное происхождение. Благородства крови не было, но было благородство духа. Превосходство его над современниками тем более очевидно, что равняться с ним было попросту некому. Он, хотя и знал себе цену, самоуверенности от этого не обрел.

Он был восприимчив ко многому — к ярким краскам африканских небес, к обаянию музыки, к нежному взгляду; однако ж всегда чуток и к похвале, к аплодисментам, плескавшимся вокруг его кафедры, к почестям, ему воздаваемым. Он все это очень ценил. И такое смирение перед собственной естественной слабостью трогает нас даже больше, чем аскетизм Иеронима.

Он слишком задержался в пути и слишком много отдал любви плотской — любви ради любви, — отсюда и суровость его аскезы, его избыточная духовность, которая вовсе не была чужда человечности: напротив, он был навсегда озарен пониманием человеческой хрупкости. Христианин ему кажется больным, запустившим свою болезнь; во всяком случае, человеком, которому непременно предстоит еще не одна вспышка болезни. И всю свою жизнь Августин чурался чувственного, плотского. Он укорял себя даже за то, что его услаждали литургические песнопения. Уместно было бы поставить себе в упрек и самоуслаждение словом: он оставался ритором, даже когда обращался к Богу; в слове сказывалась его душа, и словом же обозначено в мире соприсутствие Божие.

МИСТИК

Опыт Августина принадлежит Церкви и приобщает его к ней, причем Церкви не абстрактной и идеальной, но прежде всего гиппонской общине, которую он знал — и это было знанием любви — как страждущую и убогую. С нею он молился, с нею страдал, с нею заблуждался. Свой опыт приобщения он выразил в толкованиях на Псалтирь — это моление и душевное средоточие Церкви, коей он был целиком предан: «Все тело Христово истерзано пытками, и до скончания веков и скончания пыток Человек сей терзается и вопиет к Богу, и всякий из нас, сопричастный Его плоти, вопиет с Ним и в Нем».

Таким Бог был явлен в его жизни, таким он являл Его и собратиям своим. Он был Тот, Кого в глубине души он чаял и взыскал, к Нему стремилось все его существо, охваченное огнем Любви. Сколько раз он обращал взор к небосклону: не грядет ли, — дабы в Нем упокоиться и Ему возрадоваться. После Августина «возрадоваться Ему» стало означать не столько лицезрение Господа, сколько слияние с Ним.

Августин сам описал единение свое с Господом — «восхищенный музыкой неслышимой, плененный сладостию Его», — единение, заглушавшее в нем голос плоти и крови и указующее ему путь в чертог Божий. Но он знал, что восторг — это лишь мгновение, что неминуем возврат в юдоль земных и повседневных скорбей. И он изнывал в своей плотской немощи, его вдохновляло лишь ожидание, лишь в нем он видел смысл своего земного существования. «Пой и иди, — повторял он в конце–пути. — Господь, вот уже ощутима длань Его…» Когда он писал это, перо в его руке дрожало.

Таков был этот замечательный человек, столь богато одаренный, что в сжатом очерке о нем не расскажешь, и столь естественный во всех своих проявлениях, что нельзя не простить ему недостатков и излишеств. Мы никоим образом не претендуем на полноту изложения, это всего лишь небольшая биографическая зарисовка. Мы задавались одной целью — показать, как много дает Августин для единения нашей плоти и духа, как много говорит он сердцу и душе.

Гиппонский вероучитель вобрал в себя все наследие античности. Он был свидетелем крушения Римской империи, времен апокалипсических. Без него просто трудно представить западное богословие, он во многом определил его развитие. При жизни он был самым авторитетным наставником, и за советом к нему шли со всего христианского мира. После его смерти на Западе началась «августинизация», его постоянно читали, ему подражали, его обсуждали и превозносили.