Арсения Себрякова - Жизнеописание. Письма к П.А. Брянчанинову и другим лицам

13 февраля 1871 года

Господь посылает нам на земле скорби, и эти скорби нас отрывают от земли, или лучше сказать, от излишних пристрастий ко всему земному. Значит и скорби - дар Божий. Отчего же не принимаем их с такою же благодарностью, как и радости? Не от греховности ли сердца нашего, неспособного отрешаться от всего и искать одной воли Божией?

Если вы заметили, вообще я избегаю говорить о молитве, потому что сама не имею ее. Но вопросы ваши не хочу оставить безответными, выскажу свои понятия для того, чтобы вы поправили их, если в них усмотрите неправильность. Я сказала: "Ты Сам спасение души моей", - сказала и произношу эти слова по букве, веруя, что это так есть, но постижение их выше нашего мышления. Вы говорите: "Усвоение душою имени Иисусова - есть уже спасение ее". Нет, это что-то не так. Спасение души в силе Божией, действующей чрез это Имя на нашу душу, усвоившую себе полное сознание своей греховности. Хорошо сказал Владыка, чтоб не принимать мысли во время молитвы, а главное, чтоб не доверять им. Когда сердце начинает сочувствовать уму, из состояния своего самопознания пришедшее в чувство духовного умиления, тогда различные разумения входят в душу, и все они прозябают не в уме, и потому называются не мыслями, а духовными разумениями, или видениями; бывают они неложны и невременны, но делаются достоянием души, выходя из ее состояния и вводя ее в разумения, превышающие ее естественную меру. Но все это Божие, а наше, единое нам свойственное, - это разумение своей греховности и вера в Господа, спасающего нас, Которого будем призывать в смирении, оставляя на Его волю самое спасение наше. Во время правила я стараюсь удержать внимание исключительно в молитве Иисусовой. Иногда же, при большой рассеянности и невнимании, я обращаю внимание на чтение канонов Божией Матери и святым, но с тем, чтобы направить внимание к молитве, а не с тем, чтобы от молитвы обратить его к чтению. Когда же ум направлен к молитве, то можно внимать и чтению, не оставляя молитвы. Если б в молитве нашей было меньше чувственности, то все пополняло бы ее, а то иногда мешают ей и каноны, и богослужение, и нужны нам для собранности темные келлии, как моя, что в саду, которую я называю своею "немощию", и молчание безмолвия. Но все это временные пособия, мне же ничто так не помогает, как самая жизнь. Хотя и поставлено целью жизни отречение, путь к которой - самоотверженное исполнение заповедей Божиих, но закон греховный направляет всякое действие к своей цели, и в этой борьбе сильно бедствует душа. Господь, врачующий немощь чувств горькими обстоятельствами жизни, по мере отречения сообщает душе невидимую силу и познание Его Промысла. Там я учусь познанию немощи своей и познанию Господа, там отрешает Господь душу мою от дебелости и сообщает ей духовные разумения, так что и молитве я учусь самою жизнию. Думаю, что для молитвы нужна чистота души, а она приобретается самоотверженною деятельностию по заповедям Божиим.

20 февраля 1871 года

Боль в левом боку усилилась до крайности. Трое суток я очень страдала... Вчера же мне было очень легко и мне пришло желание списать для себя некоторые постовые стихиры, которые я люблю напевать иногда в часы уныния... Принесли Постную Триодь, и я, не вставая с постели, списала несколько стихир любимых. Когда окончила я свое писание, тут только заметила, что начинаются они плачем Адама, а оканчиваются плачем блудницы - но какое различие между первым и вторым плачем! Это два совершенно различных состояния души человеческой, и хотя последний происходит из первого, есть его плод, его совершенство, но между ними находится целый путь трудов, борьбы, подвига, не всегда сильного, не всегда побеждающего. В первом мне слышится одно сознание греха - первая ступень покаяния, и потому такой страх слышится в этом покаянном вопле, соединенном с легким отчаянием. Во втором же плаче слышится возненавидение греха, любовь и дерзновение. Это последнее состояние возможно только тогда, когда душа не только слухом услышит, но увидит Господа Иисуса, спасающего ее, приступит к Нему, пришедшему спасти ее, умершую, убитую грехом.

На ваши письма мне много хотелось бы сказать вам, но сегодня что-то сил мало, боюсь, что не докончу начатое. Скажу одно: вы как-то часто, вспоминая о смерти, высказываете желание своей души, чтоб в эти страшные минуты иметь помощь от людей, чтимых вами. Это желание вашей души так сильно, что она ищет как бы уверения, что это будет так. По милосердию Божию, оно, действительно, и будет так, если при жизни не лишится душа духовного общения с теми душами, в помощи которых она нуждается... Но как для себя, так и для вас, я не желаю этого требовательного желания, этой уверенности. Боюсь сказать Господу Всеведущему, чтоб Он дал мне то-то в тот час, то-то в другой. Боюсь проникнуть в волю Его спасающую, и в ней избирать для себя полезное. И хотя постоянно призываю молитвы своей старицы, молитвы всех единодушных отцов и матерей спасающихся на помощь своей грешной душе и ими укрепляюсь и поддерживаюсь, но уверенности боюсь искать в чем бы то ни было, и даже люблю такое состояние беспомощное: оно производит страх в душе, который потрясает ее всю до глубины, и она себя живо чувствует во власти Бога, волю Которого она постигнуть не дерзает.

Господь да поможет вам провести время поста, время одиночества, с духовною пользою, чтоб в нем яснее открылась немощь и греховность своя и живее почувствовалась бы помогающая нам Сила.

10 марта 1871 года

Заметки свои я потому хотела уничтожить, что они мои, а своему я мало доверяю. Можно говорить о своих малых опытах в жизни, но писать опасно, может к истине примешаться ложь, еще живая в душе, и вместо пользы принесет вред. Листок вам возвращаю. Имея столько слов духовного опыта людей благодатных и святых, нужно ли примешивать к ним то, что иногда открывается слепому оку нечистой души? Сознавая это вполне и боясь, чтобы ложь моя не примешалась к истине, переданной мне матушкой, я прошу вас поверять мои слова словом отцов, и если увидите неправильность, то будьте добры, заметьте мне. Вы как-то спрашивали, можно ли отцу Архимандриту передавать мои слова и мои понятия? и что это бывает иногда необходимо делать, говоря о себе. Мне помнится, при свидании я высказывала, говоря о наших беседах и вообще о слове духовном, слышанном, читанном, испытанном, что его можно передавать только тогда, когда вызывается это надобностию; просто же как новость, поразившую ум, я считаю не только ненужным, но вредным. В отношении же отца Архимандрита совсем другое дело. Вы можете говорить ему все, что найдете для себя нужным сказать, а я буду просить вас об одном: чтоб его определения на мои слова вы передавали мне. Я очень ценю его духовный взгляд и даже скажу вам, что если вы будете передавать ему мои понятия, то я буду свободнее и откровеннее высказывать их, потому что не буду бояться того, что они произведут в вас смущение, и что если в них заметится неправильность, то она будет обнаружена. Только при этом я прошу вас передавать мне все, что вы думаете или слышите о моих словах, все-таки не хочется, чтоб их переделывали без моего ведома. Если позволит время и буду в расположении писать, то будущее письмо мое вы получите вскоре, и оно будет писано с полной свободой.