Протопресвитер Николай Афанасьев - Трапеза Господня

2. В Евхаристическом каноне нет молитв, которые могли бы возносить не причащающиеся. Каким образом можно участвовать в Евхаристических молитвах, которые все направлены к причащению, как своей высшей точке, с твердым намерением не причащаться? Мы большей частью об этом не задумываемся. Следуя установившейся практике, мы не чувствуем всего ее евхаристического трагизма. Обратив Евхаристию в таинство в Церкви, догматическая мысль не в состоянии была изменить применительно к своему учению чинопоследование Евхаристии. В своем чинопоследовании ока остается трапезой Господней, на которой непричащающиеся только присутствуют. Этот трагизм еще увеличивается тем, что в глубинах литургического сознания остается учение о совершении таинств всей Церковью. В каждом таинстве Церковь молится о совершении таинства, нo в Евхаристии Церковь молится о себе самой, т. е. о всем народе Божьем,

собранном со своим предстоятелем для участия в трапезе Господней. Нельзя считать выходом из этого евхаристического трагизма учение о «духовном причащении». Оно неясно и расплывчато, а кроме того, его не содержит Церковь. Что означает «духовное причащение»? Евхаристия есть «духовная жертва» (I Пе. II, 5) Евхаристическое собрание есть место, где Дух находится в действии в нашем зоне. Все на Евхаристическом собрании совершается Духом. В Духе и через Духа оно является продолжающейся Тайной вечерей, в Духе и через Духа совершается пришествие на нее Господа, и в Духе и через Духа мы становимся участниками тела Христова. В Духе и через Духа хлеб и вино претворяются в тело и кровь Христа. Что означает тогда «духовное причащение»? Оно несомненно отличается от реального причащения, т. к. верующие, духовно причащающиеся, не приступают к евхаристическим дарам. Есть ли оно особое действие Духа? Если это так, то тогда духовное причащение выше, чем реальное причащение. Вводя понятие «духовного причащения», не вводим ли мы некий тайный гнозис в Церковь? Не показательно ли, что идея «духовного причащения» была, повидимому, введена Оригеном, хотя и в несколько ином понимании, чем она проводится в настоящее время.

Если же рассматривать «духовное причащение», как некое участие нашего духа в трапезе Господней, то не есть ли это недолжная спиритуализация Евхаристии, не имеющая отношения к дарам Духа Святого? Мы до сих пор начинаем евхаристический канон теми же словами, которыми начиналось в древней церкви каждое Евхаристическое собрание. «По прочтении же закона и пророков, также наших посланий и деяний и евангелий, рукоположенный пусть приветствует церковь, говоря: «благодать Господа нашего Иисуса Христа, любы Бога и Отца и причастие Святого Духа со всеми вами» [66]. Благодать Господа, любовь Отца и кинония Духа есть условия для нашего реального участия в Евхаристии. Если существует причащение через наш дух, то не может ли оно вообще заменить «кинонию» тела и крови Господней или, по крайней мере, сделать ее необязательной? Но тогда почему Христос не установил духовного причащения? «Иисус, взяв хлеб, благословив, преломил, дал им и сказал: примите: сие ест тело Мое… и взяв чашу, благодарив, подал им: и пили из нее все. И сказал им: сие есть кровь Моя нового Завета, за многих изливаемая» (Мк. XIV, 22–24).

Еще меньше может создать участие в Евхаристии «антидор». Сама идея антидора, что буквально означает «вместо даров», является совершенно неожиданной для евхаристической жизни церкви. В ХП–м веке Вальсамон, с присущим ему несколько наивным реализмом писал, что раздача антидора придумана для того, чтобы у верующих было побуждение оставаться до конца литургии. Это есть признание высшего иерарха, антиохийского патриарха, что с укрепившейся практикой редкого причащения у верующих не оказалось желания оставаться до конца литургии. «Как кажется, по причине 8–го и 9–го правила св. апостолов и настоящего (т. е. 2–го правила Антиохийского собора) было придумано раздаяние антидора, как кажется, для того, чтобы и те, которые не могут приобщаться святых и животворящих Тайн, имели всю необходимость дожидаться конца божественного священнослужения и из рук священнических принимать оный во освящение» [67]. Объяснение Вальсамона вряд ли правильно. Исчезнувшие из церковной жизни «агапы» неожиданно находят некоторое выражение в Евхаристии. Если епископ участвовал на агапах то, по Ипполиту Римскому, он благословлял хлеб, который он раздавал участникам агап. Это был «благословенный хлеб — eulogia в Антидор есть также благословенный хлеб, о котором мы можем повторить слова Ипполита, что «это — благословенный хлеб, а не Евхаристия, как тело Господа» [68]В XIV–м веке Симеон Солу некий считал, что антидор дается вместо причастия, т. к. не все верующие достойны причащения [69]. Если объяснения Вальсамона страдают отсутствием исторической перспективы, но по существу правильны, то объяснение Симеона Солунского совершенно неприемлемо. Оно вводит разделение членов церкви на две группы: достойных принимать причащение и недостойных. Кроме того, оно вводит совершенно недопустимую идею, что евхаристические дары могут быть чем–то заменены.

3. Для церковного сознания апостольского и послеапостольского времени даже не существовало вопроса о том, могут или не могут члены какой–либо церкви принимать участие в Евхаристическом собрании. Быть членом Церкви означало принимать участие в Евхаристическом собрании. Вступление в Церковь находило свое завершение в Евхаристическом собрании, а потому прием в Церковь совершался до литургии, в которой впервые участвовали «просвещенные». К ним были обращены торжественные слова: «Елицы во Христа…». Эти слова тогда сохраняли свой полный смысл. Они крестились во Христа, они облеклись во Христа, а потому они достойны принимать участие в Евхаристическом собрании. Те, кто не могли участвовать в Евхаристическом собрании, не считались членами Церкви или, по крайней мере, временно перестали ими быть. Ап. Павел говорил не о достоинстве или недостоинстве членов Церкви, как условии участия в Евхаристическом собрании, а о недостойном вкушении Евхаристических даров: «Кто будет есть хлеб сей или пить чашу сию недостойно, виновен будет против тела и крови Господней» (I Кор. XI, 27). Как показывают слова ап. Павла в 29–м стихе того же послания «не различая тела» — речь идет о тех, кто на трапезах не различал обычный хлеб от евхаристических даров. Ап. Павел имел в виду в первую очередь недостойное вкушение на трапезах и недостойное отношение к Евхаристическому хлебу, которое естественно влекло личное недостоинство и осуждение. Для древнего христианского сознания не могло быть речи об обязанности или христианском долге причащения, о чем говорится в настоящее время. Это не был ни долг, ни обязанность, а это была живая потребность, как выражение стремления к жизни, без которой наступает смерть. Верующие вступали в Церковь, крестились «в одно тело», чтобы быть участниками тела Христова и, предваряя второе пришествие Господа во славе, участвовать в Его трапезе. Лишение этого было величайшей трагедией верующих. Достаточно напомнить о «павших» во время гонения, которые по малодушию человеческой природы не имели мужества свидетельствовать о своей вере в Господа Иисуса. Они делали все, чтобы добиться евхаристического общения, которого они были лишены. Для нас не совсем понятно, почему «павшие» в эпоху Киприана Карфагенского вызвали церковный конфликт, не желая подождать несколько месяцев до соборного решения их участи. В настоящее время многие и многие добровольно отказываются от евхаристического общения на гораздо более продолжительное время.