Тихон иеромонах - Архиерей

Тяжелая свинцовая тяжесть навалилась на отца Герасима, и он уже не мог идти: он стал влачить свое существование, в тупом ожидании, когда, наконец, эта тяжесть расплющит его совсем. И раньше мало водивший знакомств в городе, отец Герасим замкнулся теперь совершенно, изредка лишь показываясь по какому–нибудь особенному случаю.

Среди городского духовенства отец Герасим слыл за нечто вроде юродивого.

Раньше, когда силы еще не изменяли отцу Герасиму, он пытался звать себе на помощь отзывчивых людей, ездил несколько раз к архиерею, но его нервные, назойливые, больные речи только раздражали начальство. Теперь отец Герасим не ждал уже больше ниоткуда помощи.

Во внешнем своем поведении отец Герасим, впрочем, мало изменился. Так же продолжал он ходить за больными, возился с ночлежниками, лечил алкоголиков, обмывал, очищал зараженных, предавал земле распрощавшихся с жизнью, но все это он делал скорее в силу привычки, машинально. Никакой идеи он уже в это дело не вкладывал и скоро даже перестал давать себе отчет в своих поступках.

Протолкавшись весь день по «приходу», отец Герасим торопился к вечеру домой и тут спешил скорей забыться тяжелым сном, чтобы не дать возможности разгуляться своим думам. Последнее не всегда ему удавалось. В долгие зимние ночи, когда на улице начинала вдруг разыгрываться страшная вьюга, холодный ветер, проникая в комнату, уносил из нее тепло, и отец Герасим просыпался от пронизывающего холода. И тогда он уже не мог заставить себя снова заснуть. Сон убегал, думы разгорались в голове. Свист ветра, завывание бури и непроглядная ночная тьма разжигали воображение. Все, что наполняло день отца Герасима, вставало вдруг перед ним, принимая различные образы. Больные, слепые, хромые, убогие, нищие, пьяные, живые и мертвые мелькали перед ним человеческие облики бесконечной вереницей. Они стонали, рыдали, безумно смеялись, невыносимо смердели и вдруг, потеряв свои очертания, сливались в одну беспредельную, гнойную, смердящую язву, ту язву, которую отец Герасим впервые прозрел в ночлежном приюте в день, когда над трупом несчастного пьяницы поучал бродяг трезвости.

Язва ширилась, росла, принимала гигантские размеры, наползала на отца Герасима. И он вскакивал вдруг с постели, содрогаясь от ужаса. Отирая холодный пот с застывшего лба, метался он из угла в угол по комнате, пока рассвет наступавшего дня не разгонял ночной темноты и не прекращал его галлюцинаций.

Так потянулись дни за днями. Жизнь катила мимо отца Герасима. Он смотрел на нее взглядом зрителя, рассматривающего постоянно меняющиеся картины в панораме. Безучастно относился он даже к таким крупным событиям в жизни духовенства, как смена архиереев. По повестке благочинного являлся он в собор на встречу нового владыки, принимал от него, в числе других, благословение и, отбыв эту формальность, снова уходил в свой замкнутый круг.

Теперешний, вновь прибывший владыка, правда, резко отличался от своих предшественников, отец Герасим сразу увидал в нем необыкновенного человека, но… там, где на его вопли оставалось безответным небо, что мог дать ему епископ?

Одно только интересовало отца Герасима: это участь его товарища отца Павла. Как бы то ни было, поступок последнего выходил из ряда обычных, и узнать о нем мнение нового архиерея было любопытно.

Отец Герасим стал ждать к себе отца Павла.

Гулко пронеслись над проснувшимся городом первые удары соборного колокола. Радостно откликнулись на них с других колоколен. Загудели, зазвенели могучие звуки и, трепещущей могучей волной повисши в освежившемся ночным ветерком воздухе, далеким эхом раскатились по окрестностям города.

К церквам в разных направлениях потянулись богомольцы. Особенно много их шло по направлению к монастырю, где на этот раз служил архиерей.

Отцу Павлу пришлось пройти значительное расстояние, прежде чем добраться до монастыря. Когда он вошел в обширный монастырский собор, служба уже шла; приближалось время пресуществления Святых Даров. Народу было полно.

Пробравшись в самый перед, отец Павел стал против Царских врат, откуда лучше всего можно было увидеть архиерея и наблюдать за действиями в алтаре. Глаза его тотчас же устремились туда. Там, перед святым престолом, окруженным целым сонмом священнослужителей, буквально в облаках кадильного дыма стоял святитель.

Что сразу же бросилось в глаза отцу Павлу — это отсутствие всякой суетни, столь обычной при архиерейских служениях. Какая–то благоговейная тишина царила в алтаре. Величественная фигура святителя, казалось, застыла в молитвенном напряжении. Молча и неподвижно стояли священники, серьезные, глубоко сосредоточенные. Глаза их были устремлены на святой престол, уста шептали молитвы, во взоре выражалось чувство томительного ожидания. Казалось, что все священнодействующие ждали пришествия Кого–то. Невидимого, и у всех у них была одна мысль, что это пришествие Невидимого зависит от степени их усиленного молитвенного призывания, и чем сильнее они будут призывать Его, тем ощутительнее Он явится им здесь, среди них, на этом именно святом престоле; и, наоборот, если ослабнет внимание и напряжение их духовных сил, устремившихся незримыми токами через видимое небо к Невидимому Богу, — оборвется обратный ток Христовой благодати, и останется небо без ответа, а они уйдут от святого престола неудовлетворенные и смущенные, и нельзя будет им смелыми и ясными глазами взглянуть на эту толпу молящихся, собравшуюся в надежде получения благодати и оставшуюся обманутой, благодаря бессилию их, духовных своих посредников между небом и землей.

Священный трепет охватил отца Павла. Невольно вспомнились ему рассказы палестинских путешественников о нисхождении святого огня в Великую субботу У гроба Господня. Вот многотысячная толпа паломников многих национальностей наполнила храм. Все с напряжением ждут таинственного момента. Взоры всех обращены на патриарха. Медленно тянется время, но близится торжественный момент. Толпа то зашумит, всколыхнется, то снова замрет в ожидании. С полным сознанием лежащей на нем ответственности идет патриарх в часовню гроба Господня. Здесь перед мраморной доской, лежащей на месте, где лежало Тело Иисусово, падает он ниц, в горячей молитве умоляя Господа о ниспослании огня. Проходит в томлении минута… одна… другая… третья… огня нет. В храме слышится гул. Сначала тихий и робкий, растет он затем все шире и выше и, наконец, тяжелой волной сердитого рокота долетает до слуха святителя. Хорошо знает святитель, что означает этот гул. Это ропот толпы, недовольной слабостью молитвы святителя. Если не будет огня, обманутая в своем ожидании толпа растерзает его живого. И в смертной тоске он снова и снова простирается ниц на холодном полу, напрягает последние силы и весь уходит в молитву. Холодный пот выступает у него на лбу. Вдруг маленькая искорка, за ней другая, третья засверкали над доской. Радостный подымается с полу святитель, спешит зажечь о них пук свечей, и торжествующе выносит его народу. Ликует толпа, хватает огонь, целует руки, ноги, одежду святителя, а он, изможденный и крайне усталый, исполнив свой долг, спешит удалиться.