Джонатан Розен - Талмуд и Интернет

Одна из причин, по которой я так ценю притчу из Талмуда о рабби Элиэзере, заключается в том, что все мудрецы из этого фрагмента «уверовали» в то, что правда на их стороне. Но ведь все не могут быть правы, не так ли? Однако в рассказе и в Талмуде это возможно. Притча — это не только мудрецы, которые в ней фигурируют. Может быть, таково свойство устных источников еврейского закона. Это непринужденная беседа, которая была записана только по необходимости, но которая пытается оставаться открытой для разных аргументов, что и подарило ей жизнь.

Поскольку я дискутирую с человеком, которого уже нет, то мне бы хотелось сказать Блейку, что необходимо не «уверовать» — в смысле обрести твердое убеждение, а как раз обратное — поверить в неопределенность. Да, рабби заявляли, что Бог молится и познает, но при этом они вряд ли представляли себе, что он набрасывает на себя огромных размеров талит и склоняется над страницами Талмуда. Я думаю, что в этом случае метафора настолько очевидна и нужна для лучшего понимания как людей, так и Бога, что вряд ли стоит искать противоречие между определенными формами изобретательности и определенными формами божественного вдохновения. Правда, я не знаю, как это доказать. Конечно, можно утверждать, что интеллектуально незамкнутый Талмуд — это игра, в которую могут играть только посвященные, и моя попытка связать между собой Талмуд и Интернет — это воистину сочетать браком рай и ад. Но Талмуд уже сегодня настолько полон, казалось бы, невозможных связей, что именно поэтому его можно рассматривать как приглашение к открытости. Талмуд открыт для всех, поэтому о «посвященных» не может быть и речи.

Такая доктрина делает объятия божества более иллюзорными и, может быть, менее важными, но, как это ни парадоксально звучит, она же позволяет сохранить веру, поскольку Бог начинает жить в зигзагах практического интеллекта и в самом процессе воображения, которые необходимы для изучения Талмуда.

Динамо-машина необязательно уничтожает веру, а Интернет нельзя противопоставлять упорядоченному литературному, культурному или гражданскому обществу. Основное желание Адамса — сблизить два мира — можно считать шагом в правильном направлении. Адамс оказался среди талмудических мудрецов, даже не подозревая об этом.

Но может быть, сейчас он об этом уже знает. В конце концов, если сам Бог изучает Талмуд, то почему бы для простых людей не найтись месту в том, что религиозные евреи называют ха ешива шелъ маала, или «дом учения там наверху». И если в этой великой ешиве на небесах столь любивший учиться Адамс еще не нашел себе пары для изучения Талмуда, то мне бы хотелось думать, что мои родственники — даже те, которые плевали в сторону церкви, — возьмут его под свое крылышко. Он их научит видеть красоту и величие вознесенных к небу готических соборов, а они помогут ему изучить Талмуд.

Во время первого года обучения в аспирантуре на отделении английской литературы в Калифорнийском университете в Беркли я жил в крохотной комнатке в здании студенческого городка, которое называлось «Международный дом». Из моего окна открывался вид на залив Сан-Франциско и мост Золотые Ворота. Было что-то необыкновенное в том, что я жил вдали от Восточного побережья, где вырос, в Беркли, улицы которого были заполнены прохладой и цветочными запахами. Далекие холмы и даже особый свет — все мне напоминало Иерусалим, только лишенный мощных семейных связей, политической напряженности и исторического бремени. Здесь царила свобода.

Тем не менее, как это ни удивительно, я иногда ловил себя на мысли, что мне хочется, чтобы произошло землетрясение. Причем это должен быть не какой-нибудь слабый толчок, а катаклизм большой разрушительной силы. В какие-то моменты я представлял себе, что выглядываю из окна и вижу обгоревшую оранжевую опору моста, которая стоит посреди залива как камертон и гудит, возвещая о катастрофе.

Конечно, при малейшем толчке я бы тут же бросился к ближайшему выходу. Я никогда не любил чрезвычайные происшествия, размеренная жизнь в Беркли мне нравилась, и, хотя я не питал особой страсти к учению, избавиться от этой докуки можно было и другими способами. Я боялся землетрясения, однако страх перед чем-то и желание чего-то, как оказалось, могут сосуществовать. В моем случае страх и желание возникли и росли одновременно.

Создавалось впечатление, будто два противоположных ответа, услышанных мною от родителей, когда в далеком детстве я спросил их о Мессии, сейчас зазвучали во мне одновременно. Мир правилен в том виде, в каком он существует, — и мир нуждается в серьезной переделке. Северная Калифорния свела вместе две противоположные стороны моего наследия: это было место мирного благоденствия, которое могло в один момент обратиться в хаос.

В конце концов — по причинам, как можно догадаться, не имеющим отношения к геологическим катаклизмам, — я прекратил занятия в аспирантуре и вернулся в Нью-Йорк. Когда двумя годами позже в районе залива Сан-Франциско действительно случилось землетрясение и целые участки дорог проваливались, неся смерть водителям автомобилей и пешеходам, мне стало стыдно оттого, что я позволил сбыться своим разрушительным фантазиям.

Ответ моего отца, что он действительно хотел бы пришествия Мессии, был, по сути, рожден реальной бедой. Ему хотелось вернуть порядок, а не накликивать хаос. Моя же мечта о землетрясении была фантазией ребенка, никогда не испытывавшего настоящих страданий, но выросшего в атмосфере воспоминаний о них.

Возможно, мне хотелось испытать примерно то же, что пережил мой отец, и выйти из этого испытания перерожденным. Как минимум, я хотел узнать, как поведу себя перед лицом разрушительных сил.

Мне был двадцать один год, и книги, которые я читал, были своего рода продолжением моих мечтаний. Чем был «Потерянный рай», о котором я собирался писать научную работу, как не описанием завершения одного образа жизни и начала другого? Темой моей работы на первом курсе был «Робинзон Крузо» — роман о человеке, который потерял все во время кораблекрушения и должен был в одиночку выстроить заново целый мир. Он воссоздает этот мир, опираясь на мешанину из собственных изобретений и попыток вспомнить то, чем богата человеческая материальная культура.

Выбор тем этими авторами становится понятным, если вспомнить их биографии. Джон Мильтон пережил революцию, во время которой был казнен английский король. Даниэль Дефо родился всего лишь через несколько лет после страшной эпидемии чумы (за которой Лондон пережил Великий пожар) и воссоздал события этого ужасного времени в своем «Дневнике чумного года».