Генри Ли - Возникновение и устройство инквизиции

Эта таинственность, освобождавшая свидетелей и обвинителей от всякой ответственности, вызывала злоупотребления и создавала массу возможностей для наветов. Покровительство, которое инквизиция оказывала доносчикам и еретикам, сделало ее орудием и пособницей бесконечного числа лжесвидетелей, и то, что инквизиторы предупреждали свидетеля о наказаниях, налагаемых за ложную присягу, и тщательно допрашивали его, чтобы узнать, не подкуплен ли он, не меняло сути дела. Время от времени встречался добросовестный судья, который старательно разбирался в свидетельских показаниях. Некто Понс Арно явился без всякого вызова и обвинил своего сына Петра в том, что тот пытался совершить над ним еретикацию, когда он якобы находился при смерти. Сын отрицал это обвинение. Судья выяснил, что в указанное время Понс не был болен. Имея в руках соответствующие свидетельства, он заставил обвинителя сознаться, что вся эта история — выдумка с целью погубить сына. Этот случай делает честь инквизитору, но в то же время прекрасно показывает, какими тенетами была опутана жизнь всякого человека. Подобный же случай отмечен в 1329 году в Каркассоне, где инквизитор Генрих де Шамэ раскрыл настоящий заговор, направленный на жизнь невинного; ему удалось заставить пятерых лжесвидетелей сознаться в их преступлении.

Лжесвидетельство каралось очень строго, но тем не менее оно встречалось часто, и раскрыть его было трудно. Бывало, что несколько человек сговаривались погубить невинного. В немногочисленных дошедших до нас документах упоминается о шести лжесвидетелях (из них два священника), осужденных в 1323 году на аутодафе в Памье; четверо были осуждены в Нарбонне в декабре 1328 года; один — в Памье через несколько недель после этого; еще четверо — опять в Памье в январе 1329 года и еще семь (в том числе один нотариус) — в Каркассоне в сентябре того же года. По этим данным мы можем заключить, что если бы архивы инквизиции были доступны нам в их полном объеме, то список лжесвидетелей был бы ужасающе длинен и мы открыли бы огромное число юридических ошибок в тех делах, где лжесвидетели не были уличены во лжи.

С лжесвидетелем, если его уличали, поступали так же строго, как с еретиком. Ему на спину и на грудь пришивали по два длинных куска красного сукна в форме языков, и в течение всей остальной жизни он был осужден носить эти знаки позора; по воскресеньям, во время обедни, его обязывали стоять на виду у всех на особых подмостках перед церковными дверями; иногда лжесвидетелей осуждали на пожизненное тюремное заключение. В 1322 году некто, по имени Гильем Мор, был осужден за то, что в сообществе с другими лицами подделал бумаги инквизиции, которые давали ему возможность вызывать ни в чем не повинных людей на допросы и угрозами вымогать с них деньги; его присудили носить на спине и груди красные листы — вместо обычных красных языков. Тут заметим, что для лжесвидетелей не существовало одинакового наказания. Лжесвидетели, осужденные в Памье в 1323 году, не были приговорены к тюремному заключению, а четверо лжесвидетелей в Нарбонне в 1328 году были признаны особенно виновными, так как они были подкуплены личными врагами обвиняемого: их приговорили к пожизненному тюремному заключению на хлебе и воде с пребыванием в ножных и ручных оковах. Совещание экспертов, бывшее в Памье на аутодафе в январе 1329 года, постановило, что лжесвидетели должны не только подвергаться тюремному заключению, но и возмещать убытки, причиненные ими. В 1518 году папа Лев X предписал испанской инквизиции выдавать в руки светской власти тех лжесвидетелей, которые нанесли существенный ущерб своим жертвам.

Каноны Латеранского собора предписывали епископским судам не препятствовать обвиняемым присутствовать при решении их дел. Обвиняемому следовало предъявлять все жалобы, чтобы он мог дать свои объяснения; имена свидетелей и их показания следовало обнародовать и принять все законные отводы.

Разумеется, инквизиция эти каноны старалась в расчет не брать. В задачу инквизитора входило заставить обвиняемого сознаться в своем прегрешении. Чтобы легче было этого добиться, возможности защиты сводили до минимума, а иногда, в стремлении полностью развязать себе руки, обвиняемого лишали права иметь защитника. И это при том, что в епископских судах защитник был обязателен и часто бедным, которые не могли нанять себе адвоката, давали бесплатного защитника. Так, во всяком случае, записано в испанских законах XII века.

Но декреталий Иннокентия III, внесенный в каноническое право, запретил адвокатам и нотариусам оказывать содействие еретикам и лицам, сочувствующим ереси, а также выступать вместо них в судах. Это запрещение, которое касалось лишь закоснелых еретиков, было вскоре распространено на всех людей, подозреваемых инквизицией. Соборы Баланса и Альби в 1248 и в 1254 годах предупреждали инквизиторов об опасности адвокатских уловок и признавали адвокатов еретиков сочувствующими ереси, а ведь мы уже знаем, что объявленный сочувствующим ереси признавался по закону еретиком, если в течение года не мог это опровергнуть. Таким образом, защищать еретика в суде было делом небезопасным, хотя формально обвиняемый имел право взять себе защитника. Если защитниками были лица духовного звания, их навсегда лишали бенефиций.

Инквизиция имела право вызвать адвоката в качестве свидетеля, заставить его выдать ей имевшиеся у него документы и узнать от него все, что было сказано ему клиентом. Постепенно в принцип канонического права было возведено, что адвоката еретика по малейшему поводу можно было отрешать от обязанностей и самого подвергать суду, а затем, на тот случай, если все-таки еще найдутся смельчаки, желающие защищать еретиков, адвокатам вообще запретили выступать в судах инквизиции. Таким образом, обвиняемый защищался сам.

Защита могла прибегать к отводу свидетелей обвинения. Свидетель мог быть отведен в случае, если он испытывал смертельную вражду к обвиняемому, но вражда признавалась таковой, если в стычке между ними проливалась кровь или, по крайней мере, ссора была настолько крупной, чтобы могла вызвать кровопролитие. В отводе свидетеля была вся надежда защиты, но и она разрушалась сокрытием от обвиняемого его имени. Несчастному приходилось наудачу называть имена лиц, которые могли быть замешаны в его деле. Если он указывал на кого-либо из свидетелей как на своего личного врага, то его допрашивали о причинах вражды; инквизитор рассматривал мотивы ссоры и решал, достаточны ли они для отвода свидетеля. Одна из уловок судей состояла в том, что они в конце допроса спрашивали у обвиняемого, не имеет ли он таких озлобленных врагов, которые стали бы показывать ложно против него; если он отвечал отрицательно, то для него зашита уже теряла смысл. В других случаях обвиняемому предъявляли самого враждебного ему свидетеля и спрашивали, знает ли он его; отрицательный ответ лишал возможности ссылаться в будущем на личную вражду. Обвиняемому обыкновенно не позволяли вызывать своих свидетелей, за исключением случаев, когда требовалось установить враждебное отношение к нему кого-либо из обвинителей. Если обвиняемому не удавалось угадать имен своих врагов и опровергнуть их показания, то осуждение его было неизбежно.