Генри Ли - Возникновение и устройство инквизиции

Вот пример, показывающий, с какой жестокостью действовала инквизиция, применяя ужасный закон, которым ее вооружила церковь. Некто Петр Раймунд Доминик, вызванный на суд в 1309 году, бежал и был отлучен от церкви; заочно осужденный в 1315 году как уклонившийся от суда еретик, он через шесть лет явился в инквизицию добровольно, выговорив себе сохранение жизни. Его еретические поступки не представляли ничего особенного; в оправдание своей неявки на суд он ссылался на то, что на руках у него были жена и семеро детей, которые могли умереть без него с голоду, и все же он был заключен пожизненно в тюрьму. Что характерно, этот приговор вынес Бернар Ги, принадлежавший к числу инквизиторов наиболее просвещенных, искренне радеющих о заблудших душах.

Было два вида тюремного заключения: строгое и обычное. Но в обоих случаях заключенный получал только хлеб и воду и содержался в одиночной камере; любые контакты с внешним миром запрещались, дабы исключить его влияние на обывателей. Осужденные к строгому заключению содержались в оковах, часто их приковывали к стене в узкой и темной камере. Это наказание налагалось на тех, кто целенаправленно соблазнял католиков сойти с пути истинной веры, и на тех, кто совершал клятвопреступление, солгав под присягой; впрочем, степень их вины всецело зависела от мнения инквизитора. Если осужденный принадлежал к монашескому ордену, то его обычно заключали в монастырскую тюрьму, где имелись одиночные камеры. В эти камеры никто не мог входить без специального разрешения, а самому заключенному запрещалось видеть человеческие лица; пищу ему передавали через специальную форточку. По сути, это была могила, где человека хоронили заживо.

Тюремное начальство не заботилось о том, чтобы облегчить участь заключенных. Города, обязанные содержать тюрьмы, смотрели на них как на тяжелое бремя. Даже положение должников, хотя закон ограничивал их задержание сорока днями и предписывал давать им приличный стол, было ужасным — закон обычно игнорировался, так как считалось: чем хуже содержат человека, тем скорее он заплатит долг. С еретиками же и вовсе обращались как со скотом, тем более что денег на взятки после конфискации имущества у них, как правило, не имелось, а проявлять к ним простое участие было опасно.

В 1254 году собор в Альби решил, что новые владельцы конфискованных у еретиков имений должны выделять средства на содержание в тюрьмах своих предшественников по владению; кроме того, нести расходы по содержанию еретиков в тюрьмах обязаны были под страхом отлучения от церкви города и сеньоры, на землях которых схватили несчастных. Святой Людовик, король Франции, извлекавший большие доходы из конфискаций, в 1233 году взял на себя содержание тюрем в Тулузе, Каркассоне и Безье. В 1246 году он приказал своему сенешалю передать тюрьмы в Каркассоне и Безье в распоряжение инквизиторов и доставлять тамошним заключенным ежедневную порцию хлеба и воды. В 1258 году он предписал сенешалю как можно скорее завершить постройку новых тюрем.

Обычным рационом заключенных были хлеб и вода; но при этом в источниках упоминается, что иногда инквизиция — видимо, из каких-то своих соображений — делала отдельным узникам послабления и позволяла получать извне другую еду и вино. Этим пользовались тайные приверженцы ереси — они даже собирали средства в помощь своим лишенным свободы собратьям; эти деньги обычно шли на подкуп инквизиторов. Нельзя не удивиться бескорыстному самоотвержению этих людей, если вспомнить, какой опасности они себя подвергали.

При постройке тюрем, естественно, старались сократить расходы и нисколько не заботились о здоровье и удобствах заключенных. Папские инструкции гласили, что они должны состоять из небольших камер без доступа дневного света. Участь кающихся, пребывающих в таких условиях в течение долгих лет, была, возможно, не лучше, чем у еретиков, попавших на костер. Они были предоставлены всецело на произвол тюремщиков; жалоб их никто никогда не слушал; если заключенный жаловался на какой-либо акт насилия, то даже к его клятвам относились с пренебрежением, тогда как всякое слово тюремных служителей принималось на веру.

Смертность в этих тюрьмах была огромна. На аутодафе часто объявлялись приговоры по делам заключенных, которые умерли до окончания процесса. На аутодафе в 1300 году упоминалось десять лиц, умерших уже после того, как они созналась в ереси, но раньше решения их дела; в 1319 году было восемь подобных случаев, в 1326 году — четыре, в 1328 году — пять. Антисанитария, болезни, голод часто прекращали страдания несчастных раньше, чем того хотелось бы инквизиторам.

Нужно отметить одну особенность инквизиторских приговоров: они всегда оканчивались стереотипным выражением, оставлявшим за инквизитором право по произволу изменять, смягчать, увеличивать и возобновлять наказание. Еще в 1241 году Нарбоннский собор предписал инквизиторам всегда оставлять за собой это право, и с течением времени оно вошло в норму. В 1245 году Иннокентий IV предоставил инквизиторам, действовавшим совместно с епископами, право изменять наказание — как правило, это делалось в сторону его увеличения. И уж точно ни епископ, ни инквизитор не могли отменить наказание за ересь совсем; привилегия прошения и помилования принадлежала одному только папе — только представитель Бога обладал властью снять страшное пятно с человека.

Смягчали наказание нечасто — обычно в тех случаях, когда чистосердечность раскаяния была очевидной и появлялся повод продемонстрировать милосердие церкви. В 1328 году одним постановлением были освобождены двадцать три заключенных в Каркассоне; тюремное заключение им заменили ношением крестов, паломничествами, бичеванием и другими епитимиями.

Инквизитор мог смягчить или ужесточить наказание, никак не мотивируя свое решение. Собор в Безье в 1246 году постановил: если инквизитор освобождает заключенного, он обязан предупредить его, что первое же новое подозрение на причастность к ереси повлечет наказание без всякой жалости; за инквизиторами оставлялось право повторного заключения таких людей в тюрьму без суда и следствия. Кающийся должен был знать, что свобода, предоставленная ему, всецело зависит от усмотрения судьи; в своем клятвенном отречении он ручался своей жизнью и всем своим имуществом, что явится по первому зову.

В редких случаях, когда дело было выдающейся важности — например, шла речь о поимке или изобличении видного еретика, — инквизиторы могли обещать полное освобождение от наказания его приближенным, если они выдадут этого человека. Если были наложены особые духовные епитимии, инквизитор мог, по их выполнении, объявить кающегося человеком честных нравов, но это никоим образом не уничтожало первоначальный приговор. Снисходительность инквизиции никогда не доходила до прошения; она лишь давала отсрочку, и человек, над которым уже раз был произнесен приговор, мог всегда ожидать, что его снова вызовут в инквизицию и подвергнут, возможно, еще более тяжелому наказанию. Вся жизнь его с момента, когда он попал в поле зрения инквизиции, принадлежала молчаливому и таинственному судье, который мог разбить ее, не выслушав его оправданий, не объяснив причин. Он навсегда отдавался под надзор инквизиционной полиции, состоявшей из приходского священника, монахов, духовных лиц и всего заседания, которые через своих соглядатаев узнавали о всяком упущении, сделанном им при исполнении наложенной на него епитимии, о всяком подозрительном слове или действии. Уничтожить подобного человека в случае личной вражды было очень легко, чем многие и пользовались; сделать это было тем легче, что доносчик знал: имя его сохранят в тайне. Вся жизнь этих несчастных была сплошным беспокойством, и многие из них сходили с ума от постоянной тревоги.