Анатолий Черняев - Г. В. Флоровский как философ и историк русской мысли

Спустя две недели, 30 марта 1911 г., Флоровский пишет очередное послание Глубоковскому, преисполненное новых горестных сомнений. Теперь к страхам по поводу своей болезни, привязывающей его к дому, прибавляется внезапное охлаждение былого мистического воодушевления и мысль, что его истинное призвание не в богословии, а в науке, где он может «с успехом работать». «Приближается пора выпускных экзаменов, и вопрос о том, куда деваться после них, приобретает наибольшую резкость; и вместе с тем сомнения и недоумения усиливаются и создают нерешительность. Если еще неделю назад я так категорически решал поступить в Академию, и именно в Московскую, чтобы предаться изучению догматического богословия и метафизико–философских проблем и утвердиться в охватившем эту академию мистико- религиозном–арационалистическом направлении, что и думать не мог о чем‑либо ином, — то теперь наоборот, какой‑то панический ужас возбуждается во мне Московской Академией и мистикой и пр., и я решаю посвятить себя изучению исторических дисциплин в связи с религией… Однако, возможен поворот назад и повторение прежнего увлечения мистикой».

Вопрос соотношения мистического и рационально–научного познания религии Флоровский формулирует в виде жесткой дилеммы: «Есть ли абсолютная религиозная ученость историко-научного исследования, или самовоспитание должно достигаться одним внутрь углублением и созерцательной, умной жизнью»? В конкретном же преломлении, применительно к его жизненной ситуации «эти вопросы соприкасаются тесно с вопросом: Academia vel Universitas?.. А если выбирать историю Церкви, то нужно поступать, по крайней мере, в Санкт–Петербургскую Академию, где можно совмещать и работы в обширных книго- и древлехранилищах» [43] Сосуд избранный. С. 110–111. .

Следующее письмо, отправленное через три недели Флоренскому (от 22 апреля 1911 г.), свидетельствует о глубоком внутреннем смятении. На протяжении двух страниц Флоровский ведет изнурительный спор с самим собой. Уже первая фраза, состоящая из сплошных самопротиворечий и невнятных оговорок, демонстрирует всю глубину пропасти между мечтой поступить в духовную академию и страхом перед возможностью осуществления этой мечты на деле: «Решение поступить, рано или поздно это станет возможным, в Академию сложилось у меня в окончательном виде уже давно, и я утвердился в нем почти до невозможности изменить его». Вслед за этим, снова перечислив свои сомнения, Флоровский все же заявляет, что они не заставят его отказаться от академии, поступление в которую он воспринимает как некий религиозный подвиг: «…это меня не смущает, не изменяет нисколько решения поступить в Академию. "Не имам[ы] зде пребывающего града, но грядущего взыскуем"» [44] Письма Г. В. Флоровского к П. А. Флоренскому (1911–1914). С. 55; 57. .

Однако, несмотря на все пламенные порывы и клятвы, в итоге Флоровский все же отказался от прежних намерений и поступил в Новороссийский университет. Его переписка со своими заочными духовно–академическими наставниками прервалась на целый год — видимо, увлекла новая университетская жизнь, да и неловко, должно быть, было перед ними за внезапное изменение своего мучительно выстраданного решения. Во всяком случае, когда летом 1912 г. Флоровский возобновил переписку с Флоренским — теперь уже священником, — он вынужден быть начать с оправданий: «Обстоятельства сложились так, что я не смог исполнить своего пламенного желания, и принужден был поступить в Университет» [45] Там же. С. 57. . Очевидно, его убеждения о величии свободных творческих поступков личности, о том, что в покорности обстоятельствам, «в малодушии именно и заключается греховность воли, ищущей "объективных" костылей» [46] Флоровский Г. В. Из прошлого русской мысли. С. 282. , в ту пору еще не сложились. Быть может, потом они сложились как раз не без влияния драматических переживаний собственного опыта «малодушия». С другой стороны, впоследствии из факта, что он так и не получил духовного образования, Флоровский извлек позитивное зерно, сделав элементом своей богословско–философской доктрины критику «школьного богословия» и сознательное дистанцирование от него.

Впрочем, есть основания предполагать, что Флоровский «сломался» и поддался «обстоятельствам», принуждавшим его отказаться от духовной академии и поступить в университет, по вполне уважительной причине, связанной с состоянием здоровья. Почти во всех его письмах 1910–1911 гг. присутствуют жалобы на плохое здоровье, которое «прогрессирует в сторону ухудшения» [47] Сосуд избранный. С. 103. . Вскользь касаясь данного вопроса, Э. Блейн просто перечисляет болезни, перенесенные Флоровским в детстве и юности: «Вначале из‑за болезни печени он был вообще прикован к постели, затем начался остеомиелит, который потребовал… четырех серьезных операций, "почти чудом перенесенных". Уже и после поступления в университет болезни все еще преследовали его — в частности, редкая инфекционная болезнь горла, для лечения которой потребовались сильные средства» [48] Блейн Э. Жизнеописание о. Георгия. С. 15. .

Таким образом, по версии Блейна, все дело заключалось в ряде чисто соматических заболеваний. Однако сам Флоровский в письмах указанного периода несколько иначе характеризовал свои проблемы со здоровьем. Придавая этому обстоятельству большое значение, он счел необходимым специально остановиться на нем в первых же письмах, направленных своим потенциальным наставникам. «А моя болезнь — признается Флоровский Глубоковскому — заключается единственно в неврастеничности с астматическими припадками» [49] Сосуд избранный. С. 103. . В первом письме Флоренскому он также жалуется на «крайнюю болезненность и слабость сил», подробно передает свою историю болезни, которую резюмирует словами: «Но — главное — такое сильное потрясение нервной системы и всего здоровья, что до сих пор я не могу оправиться вполне». Наконец, некоторые письма Флоренскому Флоровский сопровождает прошениями о молитве, которые формулирует не в традиционной общей форме («помолитесь о грешном рабе Божием имярек»), а с уточнением, что нуждается в молитве «об исцелении раба Божия Георгия от недугов тела и души», «о умиротворении и успокоении своей встревоженной и искушаемой соблазнами души» [50] Письма Г. В. Флоровского к П. А. Флоренскому (1911–1914). С. 52; 55; 67. . Очевидно, болезнь Флоровского имела выраженный психосоматический характер, и, как следует из его прямых признаний, он сам вполне отдавал себе в этом отчет.

В пользу такой версии свидетельствует также целый ряд дополнительных указаний. Прежде всего, сами по себе внутренние метания Флоровского, неспособность принять окончательное решение, в частности, при выборе между университетом и духовной академией, указывают на подверженность неврозу. Его самооценка двоится: с одной стороны, он с явным удовольствием сообщает корреспондентам о своих «блестящих» успехах в учебе, о поощрениях со стороны родственников и преподавателей, но одновременно его письма полны не менее пафосными формулами самоуничижения (он неоднократно называет себя «ничтожным», «слабым» и т. п.), за которыми чувствуется реальная неуверенность в себе, граничащая временами с отчаянием. Эти чередования самоуверенности с самоуничижением не похожи на какой‑то сознательный прием, скорее это признак болезненной мнительности, переменчивости мыслей и настроений, доставлявшей Флоровскому серьезное беспокойство: «Бывают колебания, довольно мучительные и сильные, и тогда я теряю под собой почву» [51] Там же. С. 55. ; «Моя неустойчивость и легкая переубедимость — точнее — самопереубедимость — характерна для меня вообще и составляет предмет терзаний и страданий» [52] Сосуд избранный. С. 112. .