Христос Яннарас - Личность и Эрос

Взгляды и теории, которыми определяются границы аксиологической онтологии и этики, формируются постепенно. Этот процесс проходит через последовательные антитетические этапы: от аксиологического идеализма Платона, его отождествления Бытия с "идеей блага" [752] , до дуализма Плотина [753] , Герметического корпуса [754] и гностиков [755] . Завершается он систематическим синтезом рационалистической аксиологии в римско–католической схоластике [756] , в целом оказавшей несомненное, позитивное или негативное, влияние на западную мысль. Понятие блага, или добродетели, определяется схоластиками на основании правил разума: Virtus moralisbonitatem habet ex regula rationis (нравственная добродетель обладает благостью от закона разума) [757] . Благом и добродетелью будет всякое действие или расположение, отвечающее требованиям разумности, а злом и грехом — всякое неповиновение разуму в действии или в движении души [758] . Причина этого заключается в том, что человеческий разум есть уменьшенная копия божественного Разума, в котором соединены все вечные законы бытия и нравственности [759] . Поэтому неповиновение разуму противно природе и ее вечным законам: оно означает неповиновение самому Богу и Его воле [760] .

Так римско–католическая схоластическая аксиология сводит Бытие и Благо к приближению к Абсолюту посредством разума. При этом индивидуализированный этос утверждается в качестве меры блага, меры подчинения индивидуальной природы рассудку, а рассудка — вечным законам божественного Разума. Римский католицизм заложил основание этического рационализма, субъективизма и индивидуализма современной европейской цивилизации. Личный Бог исторического откровения и церковного опыта превратился в "начало" и "причину" всякого природного, нравственного и социального законодательства [761] . Индивид подчиняется власти абсолютного разума или восстает против нее. В результате ход европейской истории являет собой трагическое метание между двумя полюсами — тоталитаризма и революции.

Учение Канта составляет целую эпоху в истории нашей проблемы. Кант попытался ослабить поляризацию между трансцендентным и человеческим разумом, отбросив метафизическое измерение схоластической аксиологии [762] и сведя нравственный субъективизм к абсолютно непреложному логическому правилу: "Handle so, daß die Maxime deines Willens jederzeit zugleich als Prinzip einer allgemeinen Gesetzgebung gelten könne" ("Поступай так, чтобы максимы твоей воли во всяком случае могли одновременно служить принципом всеобщего законодательства") [763] . Поляризация сознательно подменяется диалектическим противопоставлением нравственного императива природе или Бытию [764] , взятыми в абсолютизированном и рассудочном понимании. Однако нравственный императив, несмотря на подпорки индивидуального опыта, остается рассудочным абсолютизированным мерилом, редукцией к абсолютизированному индивидуальному этосу. А такой этос — это всегда мера условных ценностных суждений, прагматических оценок, предметных отношений. Он не имеет ни малейшей связи с проблемой бытия, с вопрошанием о "согласном с истиной" способе бытия, о неотчужденном существовании.

Адепты философии ценностей уже в наше время стремились определить благо помимо условных и относительных границ его социальной полезности. Но им тоже не удалось связать этос с проблемой бытия, реально преодолеть абстрактные рассудочные схемы. Показателен следующий вывод Николая Гартмана: "Благо не есть идеальная сущность ценности или ее внутренний смысл, как не есть и просто реальное существование того, что считается достойным. Благо — это не что иное, как телеология ценности (а зло — телеология недостойности) в сфере действительности" [765] . Попытка определить благо не сравнительно или соотносительно, а "само по себе", вне всяких сравнений и отношений, в телеологической связи с априорно признанными "ценностями", неизбежно приводит к голому понятию блага, то есть к произвольным схемам, не имеющим никакого бытийного содержания.

Пожалуй, в современной западной философии самая серьезная попытка связать этос и этику с онтологической проблемой была предпринята Хайдеггером. С переходом от метафизики оптических категорий (от причинной связи сущего и Бытия) к онтологии различия сущего и Бытия связана также попытка онтологически (а не "онтически" — категориально) определить этос, отождествить этику с "фундаментальной онтологией" (Fundamentalontologie) - так Хайдеггер называет истолкование человеческого бытия, познание Бытия как возможность эк–стаза, то есть как сознание временнóй явленности [766] .

Сам Хайдеггер не дал систематического изложения онтологической этики; однако он определил ее границы. Отправляясь от изречения Гераклита: "Этос человека — его даймон" [767] , Хайдеггер обратился к этимологии греческого слова ᾽Ηθος и его онтологическому содержанию. Изначально слово ᾽Hθος во множественном числе означало местопребывание, жилье, место жительства. "Ἤθεα καὶ νόμoς ἵππων" [768] , — читаем мы в "Илиаде" Гомера, а в "Одиссее" встречаем выражение "κατὰ ἤθεα κοιμηθῆναι" [769] . То же самое значение слово ᾽Hθος сохраняет у Гесиода [770] , Геродота [771] , Платона [772] и Арриана [773] . Постепенно и последовательно это слово приобретает (уже со времен Гесиода [774] ) следующее значение: "унаследованные от предков традиции, которых совместно придерживается большинство населения определенной страны, которые сложились в данной местности и утвердились в общежитии как должные нравы и обычаи, рассматриваемые в качестве правильных и законных" [775] .

Таким образом, замечает Хайдеггер, фрагмент 119 из Гераклита следует интерпретировать, исходя из первичного значения слова ᾽Hθος. Этос человека есть проявление места, где он живет постоянно, определение его пре–бывания, конкретное пространство его жизни. Следовательно, когда Гераклит говорит, что этос человека — это его даймон, то есть Бог, он связывает этос с пространством, или способом жизни человека, и этот способ есть бытийная близость к Богу, пре–бывание возле Бога. Таким образом, этос определяет то, чтó есть человек: определяет его сущность [776] .

Хайдеггер ограничивается замечанием, что такое понимание этоса связано в первую очередь с онтологией, а не с этикой [777] . Во всяком случае, оно отнюдь не ведет к морали западного христианства и европейской философии, к ценностным категориям индивидуализированной этики. Однако Хайдеггер не указывает следствий, вытекающих из тождества онтологии и этики, этоса и бытия, обозначенного в формуле Гераклита. Этос человека как способ его бытия - как "близость" к Богу и "пре–бывание" возле Бога (где близость и пре–бывание означают не что иное, как бытийную связь и отношение), — такой этос вынуждает понять Бытие как личностный способ бытия. Подобное понимание весьма далеко от феноменологического полагания Бытия, на котором настаивает Хайдеггер, — от возможности "проявления" и "самосокрытия", где "проявление" понимается как темпоральность, а время — как способ, каким сущее не–есть–Ничто.