Эрнест Ренан - Марк Аврелий и конец античного мира

"Картина посвящения новообращенных столь же известна, сколько возмутительна. Перед посвящаемым кладут младенца, покрытого тестом и мукою, для обмана тех, которые не посвящены. Ему предлагают ударить; мучнистая кора дает этому невиннейший вид; ребенок гибнет под тайными слепыми ударами. И тогда, о ужас! они жадно лижут его кровь, выхватывают друг у друга его члены; отныне союз скреплен жертвой; взаимная осведомленность о совершенном преступлении служит порукою молчания.

"Всем известны их пиры; со всех сторон об этом слышишь, и речь нашего циртицского соотечественника о них свидетельствует. В торжественные дни, люди всех возрастов, мужчины и женщины, сходятся на пир с своими детьми, сестрами, матерями. После изобильной трапезы, когда пирующие разгорячатся и опьянение распалит в них жар кровосмешения, происходит вот что. К канделябру привязывают собаку; приманивают ее, заставляют выскочить за черту привязи, бросая ей пирожок. Канделябр опрокидывается. Тогда, освободившись от докучливого света, среди мрака, поощряющего все бесстыдства, они производят, как кому придется, совокупления, возбуждаемые гнуснейшей похотью, все кровосмесительные, если не фактически, то по соучастию, потому что все жаждут того, что может сделать каждый. Не все говорю: довольно и этих обвинений, которые все, или почти все, доказываются одним фактом таинственности этой порочной религии. Зачем, в самом деле, стараются они скрыть предмет своего культа, какой бы он ни был, когда доказано, что добро любит гласность, и только преступление ищет тайны? Отчего у них нет алтарей, храмов, известных изображений? Отчего они никогда не говорят публично? Зачем этот ужас перед свободными собраниями, если бы то, чему они поклоняются в такой тайне, не было наказуемо или постыдно? Что это за бог, единственный, одинокий, бедствующий, какого не имеет ни один свободный народ, ни одно царство, даже нижайшие ступени римского суеверия? Одна жалкая еврейская национальность поклонялась этому единственному богу; но, по крайней мере, она поклонялась ему открыто, с храмами, алтарями, жертвоприношениями, церемониями; злополучный бог конченных, низложенный, так как он теперь, вместе с своей нацией, в плену у богов Рима... Наибольшая и лучшая часть из вас страдает, как вы и сами признаетесь, от холода, утомления, голода, и ваш бог это позволяет, скрывает! Или он не хочет, или не может помочь своим; он бессилен или несправедлив.

"Угрозы, пытки, истязания, вот участь ваша; не поклоняться кресту приходится, а быть к нему прибитым; огню, который вы предвещаете, которого стремитесь, вы уже подвергаетесь теперь.

"Где же этот бог, который может спасти своих слуг, когда они воскреснут, и ничего не может для них сделать, пока они живут. По милости ли вашего бога, римляне царствуют, властвуют, стали вашими попечителями? А вы в это время, обреченные вечному подозрению и тревоге, вы воздерживаетесь от приличных удовольствий, бежите от празднеств, общественных пиров, священных зрелищ. Как бы страшась богов, которых вы отрицаете, вы гнушаетесь мясами, часть коих отрезана для жертвоприношения и напитков, от коих отлито. Вы не увенчиваетесь цветами, отказываете телам вашим в благоуханиях, сберегая их для погребений; вы даже отказываете в венках гробницам; бледные, дрожащие, достойные жалости... Итак, несчастные, вы не воскресаете, а пока не живете. Поэтому, если имеется в вас хотя немного благоразумия или чувства смешного перестаньте витать в небесных пространствах, жадно проникать в судьбы и в тайны земли. Достаточно себе под ноги смотреть, в особенности людям невежественным, грубым, без воспитания, без знаний, кому не дано понимать дела человеческие и кто тем более не имеет права рассуждать о вещах божественных".

Заслуга автора этого любопытного равговора заключается в том, что он нисколько не ослабил доводов своих противников. Цельс и Фронтон не с большей силой выразили, насколько противны были простейшим понятиям о естественных науках эти вечные объявления об огненной погибели мира, которыми пугали простодушных. Христианские представления о воскресении подвергся столь же резкой критике. Откуда этот ужас перед костром и сожжением трупов, как-будто земля не исполняет в несколько лет того же, что костер делает в несколько часов? Не все ли равно трупу быть измолотым зверями, или утонуть в море, или быть зарытым в землю, или быть поглощенным пламенем?

Октавий слабо отвечает на эти вовражения, неотделимые, до известной степени, от его догмата, и которые христианство будет влачить за собой, пока будет существовать. Бог, говорит защитник христианства, создал мир; он может его и разрушить. Если он сделал человека из ничего, то сумеет его и воскресить. Учение о сожжении мира преподается и философами. Евреи были побеждены по собственной вине. He Бог их покинул, а они отступились от Бога.

Октавий является еще более изворотливым, когда уверяет, что знак креста есть основание всех религий и в особеннооти религии Рима; что римское знамя есть позолоченныи крест; что трофей изображает человека на кресте; что корабль с своими реями, ярмо колесницы, человек на молитве суть изображения креста. Его объяснение предвещаний и оракульских изречений действием злых духов также несколько ребяческое. Но он красноречиво опровергает аристократические предрассудки Цецилия. Истина одна для всех; все могут ее найти и должны искать. Бог очевиден уму. Взгляд на порядок мира и на человеческое сознание приводит нас к мысли о провидении. Эту истину, хотя и потускневшую, можно проследить даже в языческих преданиях. В основании всех религий и всякой поэзии встречается представление о существе всемогущем, отце богов и людей, который все видит и есть причина всего. Октавий доказывает свое положение фразами, заимствованными у Цицерона. Единобожие естественная религия человека, так как он, при волнении чувств, говорит только: "О Боже! Провидение Божие есть последнее слово греческой философии и в особенности философии Платона, которая была бы божественна, если бы он ее не испортил излишней угодливостью перед принципом государственной религии. На этот принцип Октавий нападает с чрезвычайной энергией. Доводы, извлеченные из величия Рима, мало его трогают. В его глазах это величие лишь сплетение насилия, коварства или жестокости.

Октавий превосходно доказывает, что христиане не виновны в преступлениях, в которых их обвиняют. Их пытали; ни один не признался; а между тем признание спасло бы их. У христиан нет ни статуй, ни храмов, ии алтарей. Они правы. Истинный храм божества в сердце человека. Какие жертвоприношения могут сравняться с совестью, с невинным сердцем. Быть справедливым, значит молиться; осуществление добродетели есть жертва, спасение брата - наилучшее приношение. У христиан самый благочестивый тот, кто всех справедливее. - Октавий гордится в особенности мужеством мучеников.