Наталья Соколова - Под кровом Всевышнего

Через описываемые в книге события прослеживается одна очень важная мысль: ничто не бывает в жизни просто так, случайно, по стечению обстоятельств. Во всем виден Промысел Божий. Многое совершается по молитвам, невидимая рука Господа направляет и ограждает Своё чадо.

Основная часть жизни Наталии Николаевны проходит в семье: ребёнок, ученица школы, студентка вуза, жена священника — матушка, мать пятерых детей и бабушка четырнадцати внуков. В книге описывается семейная обстановка, в которой выросли дети, с малолетства хранившие верность Богу и избравшие жизненный путь служения Господу. Все сыновья стали священнослужителями: один в сане епископа, двое других в сане протоиерея, две дочери руководят церковными хорами.

Автор раскрывает радостные и горестные стороны семейного быта, очень интересно показаны восприятие неожиданных обстоятельств и испытаний, а также отношение к жизни и смерти, к болезням и немощи, к православным людям и неверующим, к нищим и преступникам.

Широта и многогранность взглядов несомненно полезна для читателя, особенно недавно обратившегося к вере в Бога, и полезна не как наставление или назидание, а как пример жизни православной семьи.

Будущее берет начало в прошлом. Матушка Наталия и её супруг, ныне покойный отец Владимир, сделали все, чтобы иметь такое будущее, ибо налицо плоды их непрестанной молитвенной жизни во Христе. Это невольно заставляет читателя задуматься о плодах своей жизни...

Книга написана в разговорно-повествовательной форме, читается легко, захватывающе, с сопереживанием. А главное, каждый читатель может почерпнуть для себя интересную и душеполезную информацию.

Л. Я.

■

Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится.

Наше детство и школьные годы пришлись на тяжёлые послереволюционные времена. Народ стонал под властью коммунистов, которые ополчились и на Церковь, и на крестьянство, и на интеллигенцию, даже на своих сотрудников — «товарищей». Рушились храмы, здания монастырей превращались в тюрьмы, забитые до отказа. Раскулачивались честные труженики-крестьяне, многие бежали в чужие края, спасаясь от тюрем, введена была карточная система, по которой в магазинах можно было покупать товары только по карточкам. А карточки выдавались только рабочим, служащим и их семьям. Крестьяне-кустари, ремесленники, духовенство с семьями, монахи из закрытых монастырей голодали и были обречены на вымирание. Были ещё люди из «бывших», то есть родственники расстрелянных князей, графов, министров и других «прежних», как их тогда называли. Они носили известные фамилии, а поэтому их не принимали ни на какую работу, не давали возможности прописаться, одним словом — сживали со свету. В те годы нищие сидели повсюду, стучались по квартирам, прося хлеба. Однако, невзирая на все трудности и кажущуюся бесперспективность дальнейшей жизни, мои родители завели семью! Это уже был их духовный подвиг. Мама всегда говорила: «Не надо смотреть на волны житейского бурного моря, надо с верою взирать на Христа, тогда пойдёшь по волнам, как апостол Пётр».

Мама была ещё студенткой ВТУ, когда арестовали её мужа [1]. Был ордер и на её арест, но она кормила грудью пятимесячного Колю. В 24-м году ещё не сажали в тюрьмы с младенцами, как потом было, в 30-е годы, чему мама моя была свидетельницей (но об этом скажу позднее). Папа вскоре был отпущен на свободу, как и все его друзья — члены христианского студенческого кружка. Этих людей до самой их смерти сблизили годы, проведённые в кружке. С ними наша семья имела всегда тесное общение: вместе снимали дачи на лето, вместе посещали храмы, вместе собирались на церковные и семейные праздники, делились друг с другом кто чем мог, устраивали на работу и т. д.

Когда Коле был год и восемь месяцев, мама ждала на свет меня. Срок подошёл, начались схватки, папа отвёз её в роддом. Но шли часы, дни, мама опять чувствовала себя хорошо и просилась домой. Врачи не пускали: «Ребёнок у выхода — лежите». Однако мама настояла и вернулась к сыночку, за которого очень беспокоилась. С неделю она была дома, стирала, нянчила Колю, вела все хозяйство. 8 сентября, в день празднования Владимирской иконы Богоматери, как только ударили в колокола (в 26-м году они ещё кое-где висели), мама заспешила в роддом. Она рассказывала мне потом: «Едва мы переступили порог роддома, как я села на первую же лавку — и начались роды». Папу удалили, впопыхах сказав ему, что уже родился мальчик и что он может не беспокоиться. Папа пошёл в храм. Знакомые люди рассказывали потом маме, что они были поражены горячей молитвой отца. Он никого не видел, не вставал с колен, клал беспрестанно поклоны и обливался слезами. О чем молился мой отец — это знает один Бог. Но если я оглянусь на мои прожитые семьдесят лет, то могу сказать одно: они прошли под покровом Всевышнего. Меня всегда называли счастливой, и я с этим вполне согласна.

Двухэтажный дом, в котором протекало моё детство, был до революции складом табака. В 26-м году дом был перестроен под жилые квартиры. Маме дали от завода трехкомнатную квартиру на первом этаже, в которой они с папой прожили сорок восемь лет. Но в 30-м году крыло дома, выходившее на улицу, сломали, обрезав дом в длину как раз по нашу квартиру. Получилось так, что вместо одной стены у нас была только дощатая перегородка, которая постоянно промерзала, хотя родители мои её тщательно утепляли коврами. Мама моя много хлопотала и добилась того, что стенку засыпали шлаком и обили ещё одним слоем досок. Но кирпичные стены стали расходиться, грозя рухнуть. Их укрепили каменными подпорками и стянули рельсами. Перпендикулярно нашему домику вырос огромный восьмиэтажный дом. С этих пор солнышко заглядывало в нашу сырую квартиру только летом, часа на три в день. Противопожарного расстояния между старым домом и новостройкой не было, так что нашу квартиру должны были снести, а нам дать другую, в восьмиэтажке. Мама получила ордер, но нашу новую квартиру заняли какие-то ловкие люди. Мама подавала заявления в милицию, суд, везде хлопотала, но все безуспешно. Родители мои считали это волей Божией, ибо в иной квартире они не смогли бы проводить такую конспиративную, скрытую от мира жизнь, какую я помню в своём отрочестве.

Сотрудники НКВД следили за нами как за «недобитой интеллигенцией». Так называли людей науки и культуры в 20-е и 30-е годы. В доме, стоявшем параллельно нашему и пережившем ту же участь, что и наш, была квартира, окна которой смотрели в наши окна на расстоянии всего восьми метров. В эти окна за нами следила некая Маруся, нанятая НКВД. Она не работала, растила троих детей, приобретённых от разных мужей, но зарегистрированных на её первого мужа, пропавшего без вести. Маруся считалась женой погибшего фронтовика, пользовалась уважением. Дети её летом отдыхали в санаториях, лагерях, а зимой сидели на своих широких подоконниках. Они вылезали через окно, бегали по снегу босиком, приводя в ужас нашу маму. Мама жалела Марусю, помогала ей чем могла, отношения у них были хорошие. Мама моя то и дело выбегала на улицу, стучала Мару се в окно, кричала ей: «Смотри, твои ребята босые и раздетые бегают, загони их, ведь простудятся!» Слышался один ответ: «Чтоб они сдохли!» Но дети Маруси выросли, а лет с пятнадцати уже жили в исправительных лагерях, то есть тюрьмах для несовершеннолетних.